Якоб решает любить

Флореску Каталин Дориан

Российский читатель открывает для себя новое имя — Каталин Дориан Флореску. Прекрасный рассказчик, умеющий подмечать мельчайшие детали, передавать эмоции в полутонах, отслеживать все движения души персонажей. «Якоб решает любить» — первая книга Флореску, изданная на русском языке и пятая из им написанных. Именно этот роман в 2011 году был удостоен престижной литературной премии The Swiss Book Prize и, по словам Михаила Шишкина, «катапультировал своего автора в первые ряды современной европейской литературы».

Сага «Якоб решает любить» полифонична и многокрасочна, она охватывает события XVIII–XX веков, и ни одного дня герои не прожили без противостояния — силам природы, жизненным обстоятельствам, историческим катаклизмам. И тем не менее это книга о любви — любви в исконном, библейском смысле, о том, что способность простить и отпустить — дар, которого не многие достойны.

Лестница Якоба

Вступительная статья

Начал предисловие так: «Каталин Флореску — известный швейцарский писатель» — и сразу споткнулся о первую же фразу. Известный — да, но швейцарский? Сами швейцарцы до сих пор не решили, есть ли вообще швейцарская литература и швейцарские писатели. А тут румын, который в пятнадцать лет только немецкий стал учить…

Он родился и вырос в Тимишоаре

[1]

. Той самой, с которой потом началось восстание против Чаушеску. Мать — скрипачка, отец — инженер. Родители Каталина бежали на Запад в 1982 году. Румынский подросток стал беженцем. В пятнадцать лет впитываешь в себя мир на всю жизнь. Так и впиталось: беженство, поиски родины, дома. Осознанная жизнь началась с осознания себя чужим.

Он пишет по-немецки, но не принадлежит немецкой литературе. Он румын, но на родной язык его книги переводят. И по-швейцарски — на швицертюч, и по-румынски он говорит с акцентом, выдающим в нем чужака. Может быть, в этом его и сила? Писатель должен быть, конечно, свой, но все-таки немного чужой. Быть чужим — значит быть своим где-то еще. Настоящий писатель свой только своим книгам.

Он вырос между языками и культурами — немецкой и румынской. Где же в таком случае его писательские истоки? Автору важно пустить корни, которые будут питать его книги книгами. Но беженская судьба — не пускать корни, а рвать их. Ни румынская литература, ни немецкая не стали его писательской родиной. Когда просят назвать писателей, повлиявших на него, Каталин называет чеха Богумила Грабала, босняка Иво Андрича, русского Михаила Булгакова, израильтянина Меира Шалева. Каталин — представитель того будущего литературы, которое уже наступило. Национальная литература уходит с исчезновением национальных границ. Европа двадцать первого века слишком маленькая, чтобы делить писателей — они теперь общие. Литературные метисы. Писатели-европейцы.

Каталин Флореску — известный — зачеркиваю швейцарский — европейский писатель.

Глава первая

В каждой буре скрывается дьявол. Хоть в скоротечной летней, хоть в такой, что целыми днями тяжко давит на всю округу. Он прячется от Бога. Чем страшнее ему, тем сильнее он кружит в вихре воздух и землю. Но проку ему от того немного. И когда по полям завывает ветер, люди знают — Бог настиг дьявола.

Бывает, черту везет и удается сбежать. Он вырывается из урагана, ветер утихает, и тучи рассеиваются, как будто их никогда и не было. Но успокаиваться еще рано, ведь затравленному дьяволу срочно нужно новое укрытие. Он ищет его в кошачьей шерсти или в густой буковой кроне. Если кто и решается выйти из дому в такую пору, то запахивает одежку поплотнее, чтобы дьявол в нее не пробрался.

В июле 1924 года мой отец появился из такого урагана и никогда не возражал, когда говорили, будто он заключил сделку с дьяволом. Ни после свадьбы с матерью, ни после моего рождения, ни тогда, когда он снова всего лишился.

В тот день зловещий грозовой фронт показался далеко на западе, еще за венгерской границей, и заставил подскочить полевого сторожа. Его разбудил гром. Небо там было словно вымазано дегтем. Мариан торопливо достал рожок, чтобы предупредить село, но после шнапса во рту у него пересохло. Он сделал еще один добрый глоток, и тогда звук рожка разнесся по замершим на солнце безлюдным улочкам.

Между тем по далеким полям уже били молнии, и виднелись широкие полосы дождя. Мариан засунул рожок под мышку, обул деревянные башмаки и побежал к дому коменданта замка. Так его называли, хотя никакого замка в округе не было, но, быть может, крестьяне считали замком все село. Оно стояло на такой открытой местности и было так беззащитно, что подвергалось ударам не только стихии, но и всех, кто проходил мимо — целых армий и разбойничьих шаек, Габсбургов и венгров, сильных мира сего, а иногда и сил мира иного.