Я шел мимо радостных новогодних витрин, проталкиваясь через истеричную предпраздничную суету, я шел, ничего не замечая: "Скоро Новый год, блядь. Весь год профуфукал, ничего не сделано. На хуй надо было покупать дорогой ежедневник, чтобы к концу года он остался пустым:" Я перечислял, что собирался сделать в течение года, собирался каждую неделю..., собирался 52 раза... Благие намерения записывать, планировать, важно заглядывать с утра в эту красивую кожаную книжицу, - все утонуло в болоте моей безалаберности и инертности. Это не было традиционным распиздяйством, отличающим многих фотографов, работал я хорошо, работал я организованно, и записывать ничего не надо, - хочешь получать деньги, никогда ничего не забудешь...

"Девушка, с наступающим Вас! Заполните анкету, будете участвовать в новогоднем розыгрыше призов", - мне уже сунули в руку желтый листок, и я тупо его рассматривал...

"Приз?... Какой, на хуй, приз!? Блядь, опять таймшер*!" - быстро раскусила я самый вероятный вариант предстоящего обмана.

Но мне было приятно, когда меня называли девушкой, а называли, путая меня, все чаще и чаще, я начинал даже привыкать к этому. И я послушно стоял, растерянно улыбаясь, отловленный рекламным агентом. Посылать ее среди нарядных новогодних витрин, в царящей, как на детском утреннике, атмосфере, не хотелось.

- Вы сможете прийти на следующей неделе в наш офис на Маросейке? Только надо вдвоем с мужем? Вы замужем? Или с кем-нибудь прийти можете, - тараторила агентша, довольная моим слабоумием. "Блядь, если парочкой, то точно таймшер: Заебали: Новый год и никаких тебе призов, суки!"

Мы развелись, но жили вместе с Машей еще несколько месяцев. Я еще больше замкнулась в себе, с Машей была немногословна, но зато мы меньше ругались. Мы по-прежнему вместе проводили время, и нас всё также все приглашали к себе в гости вроде как семейной парой. Нас обоих это устраивало.

Я сидела на кухне и ела борщ, ела опять его на ужин. Я успела сегодня и чудесно пообедать, - с Катей мы заехали в Максиму-Пиццу на Соколе, и там я съела мой любимый <Цфезарь с креветками> и мою любимую пасту <Летучий голландец>. И вернувшись в студию, я опять ела и ела целый день, снимая Марину Хлебникову для ее нового диска. На съемку мы всегда покупали много еды, всегда заказывали пиццу - одну <Маргариту> и одну <Четыре сыра> из на Усиевича. И сейчас уже перед сном, задрав голову на слишком высоко повешенный мною же телевизор, абсолютно неголодная, я всё равно ела на ужин ароматный приготовленный разведенной со мной женой борщ. Сама я борщ никогда не готовила и не умею готовить до сих пор. Я, наверное, чувствовала, скорую утрату такой, казалось бы, незатейливой возможности вкусно покушать борщечка и использовала каждую возможность насладиться этим простым атрибутом семейной жизни.

От всех моих последних бесконечных переживаний, а, может, я просто простудилась, у меня началось воспаление тройничного нерва. У меня это уже раз случалось, - болит голова, болит лицо, пьешь по несколько таблеток баралгина в день, а головная боль, найдя в мозгах уютное гнёздышко, никак не хочет из них вылезать.

То же самое было у меня и сейчас, я несколько дней уже ходила с головной болью, не находя себе места. Я приходила на работу, ложилась на дурацкий черный диван из ИКЕИ, и полдня потихоньку стонала, делая перерывы на съемки или на встречи с клиентами. Хлебникову снимала сегодня на <автопилоте>, ничего не соображая, еле-еле дотянув до конца кажущейся бесконечной съемки. Что там получилось? А вечером я ложилась дома в постель, и продолжала стонать и ныть, а моя разведенная со мной жена, ухаживала за мной, приносила в постель чай и десятую таблетку болеутоляющего.