Начнем с той ночи, когда закончилась моя прежняя жизнь. Начнем с теплой апрельской ночи, когда тридцатидевятилетний мужчина в слегка помятом костюме выбрался из такси на углу Парк-авеню и Семьдесят седьмой улицы. Вокруг грохочет и дымит Манхэттен. Он мечтает о плотном домашнем ужине, хорошем супружеском сексе и крепком, спокойном сне до утра, желательно — в указанном порядке. Такси трогается с места и быстро уезжает. Времени час ночи. Мужчина поднимает голову и глядит на свой дом с глубоким, всеобъемлющим выдохом, в самой полноте которого с отчетливым «х-ха» — вся его жизнь, все желания и мечты, радость и грусть, победы и неудачи.

Он хотел вернуться домой без предупреждения, чтобы попасть на празднование дня рождения сына и устроить ему сюрприз. Его не ждет даже жена. Но самолет, на который он взял билет, сначала не мог вылететь из Сан-Франциско, потом долго кружил над «Ла-Гуардией»

[1]

, да и автомагистраль Бруклин — Квинс, несмотря на поздний час, была основательно забита «городскими внедорожниками» с тонированными стеклами и мелкой шпаной за рулем, наглыми лимузинами и медлительными кемперами, выползающими на дорогу исключительно ночью. Но вот он почти дома, и, стоя на мостовой с: чемоданчиком в руке, мужчина ослабляет узел красного шелкового галстука и расстегивает верхнюю пуговицу сорочки. Он устал от этого жесткого ошейника, но не смог бы обойтись без прилагаемых к нему поощрений, премий и прочих маленьких наград. В самом деле, разве он не вознагражден? Разумеется — да, ведь он получает и премии, и дивиденды, и сложные проценты, и налоговые послабления. И разве не ожидают его в будущем другие приятные вещи — минеты, которые раз в полгода делает ему жена, уважительное обслуживание в химчистке, готовность секретарши исполнить любое поручение? Конечно, ожидают; почему бы и нет? В конце концов, он работал, чтобы всего этого добиться.

Наш мужчина — преуспевающий адвокат. Я был им. Он — мое утраченное «я». Он проработал в фирме почти четырнадцать лет и давно сделался одним из партнеров. Среди его постоянных клиентов присутствует некий важный — действительно очень важный — банк (которым управляют настоящие драконы в дорогих костюмах, а владеет им никому не подотчетная династия саудовских королей), а также несколько риелторско-строительных компаний (те еще придурки!), одна телевизионная сеть (марионетки в руках марионеток и множество широко известных частных лиц — наследники состояний, крупные воротилы, разводящиеся знаменитости. Наш адвокат умеет хорошо обращаться с такими клиентами, можно даже сказать, это его конек. Оперативный телефонный звонок нужному человеку, продуктивный бизнес-ланч, безупречная работа с документами — вот его главные козыри. Наш адвокат вполне надежен, хотя ему, пожалуй, недостает нахрапистости, напора. Он не сутяжничает, не упивается властью; у него нет волшебной палочки, по взмаху которой сами собой заключаются самые выгодные соглашения; при его появлении двери не распахиваются настежь, а секретарши не встают навытяжку. Пожалуй, ему малость недостает шика, но тут уже ничего не поделаешь: волосы у него на макушке начинают редеть, а на талии наросла жировая подушка толщиной в воскресный выпуск «Нью-Йорк таймс». И все же мир держится именно на таких, как он, — надежных, лишенных показного блеска людях, и наш адвокат это знает. С ним люди чувствуют себя увереннее. И юридическая фирма, где он работает, тоже чувствует себя уверенно. Именно поэтому наш адвокат не тревожится о будущем и лишь изредка задумывается о том, что вряд ли является по-настоящему незаменимым работником. Вместе с тем он понимает, что его карьерный рост не будет быстрым. Каждого значительного повышения придется ждать лет пять, не меньше, а впереди уже маячат кризис среднего возраста, седина, негнущиеся колени, склероз сосудов. Но этого еще нет — пока нет. И хотя наш адвокат не знает наверняка, каков его «потолок», он не исключает, что когда-нибудь у него будут и собственная яхта, и гольф с сильными мира сего, и долгое лечение у уролога. Но все это кажется ему приемлемым или почти приемлемым. Быть может, где-то глубоко внутри него сидит фаталист, однако он старается не давать ему воли. Напротив, наш адвокат мечтает о самых разных вещах, хотя и знает, что многих из них он не добьется, как бы ни старался. Например, он хотел бы быть выше ростом, стройнее, богаче, хотел бы перетрахать побольше девушек до того, как женился. Но с другой стороны, его жена Джудит на пять лет младше него и по-прежнему очаровательна. Он желал бы только, чтобы она относилась к нему чуть благосклоннее. Джудит знает, что все еще хороша собой и останется красивой по крайней мере до тех пор, пока — а об этом она заявляла уже много раз — ее шея не станет такой же, как у матери. (Будет ли это раздутый зоб или просто обвислый мешок кожи? Этого наш адвокат не знает: в семье Джудит давно и успешно пользуются достижениями пластической хирургии.) Как бы там ни было, все годы, проведенные в браке, он хранил верность жене и остается верен ей и сейчас; кроме того, наш адвокат неплохо обеспечивает семью и даже сменил один-два памперса, когда их с Джудит сын был маленьким. Постоянство — вот что он сумел сделать своей сильной стороной; годы идут, а наш адвокат остается все тем же надежным парнем. Джудит, напротив, верит в возможность обновления всего — включая себя — и уже испробовала шиатцу, ароматерапию, йогу и бог знает что еще. Но этого ей мало, и она продолжает желать чего-то новенького. Должно быть, поэтому ему иногда кажется, будто Джудит пресыщена абсолютно всем, в том числе и собственными оргазмами. Она хочет, отчаянно хочет большего. Но чего же? Разве ей не хватает того, что у них уже есть? Разумеется, не хватает. Увы, стремление к большему чревато опасностями; отсюда постоянное желание меняться. Наш адвокат этого не понимает; в конце концов, считает он, ты тот, кто ты есть, и изменить это невозможно.

Впрочем, сам он не прочь изменить собственную зарплату. Ему платят достаточно много, но он знает, что стоит большего. Старшие партнеры — старые самодовольные козлы — только и делают, что сосут из фирмы деньги, а сами почти ничего не приносят. И хотя они с Джудит уже давно могут позволить себе квартиру в одном из тех респектабельных многоквартирных домов, где седовласый консьерж знает всех жильцов по имени, наш адвокат все равно хотел бы получать процентов этак на восемьдесят больше. И это не прихоть — это просто необходимо, так как в ближайшем будущем Джудит намерена обзавестись еще одним ребенком, а дети в Нью-Йорке обходятся недешево. В каком-то смысле, дети — своеобразный символ, показатель благосостояния родителей. Чтобы вырастить пару малышей в Манхэттене, — учитывая врачей, услуги приходящей няни, учебу в частной школе, музыкальные занятия и поездки в летний лагерь, — человеку нужно, чтобы после уплаты налогов у него оставалось как можно больше наличных денег. Дело даже не в необходимости образования и воспитания, которые стоят достаточно дорого; дело в создании своего рода буфера безопасности. Городские дети и так были сильно напуганы нападением террористов на Центр международной торговли. Им вовсе ни к чему видеть попрошаек с гноящимися ранами, психов всех мастей и заселивших подземку бродяг. Именно поэтому родители стремятся оградить своих чад от любых возможных опасностей, обеспечить им надежный присмотр. Ни о каких прогулках без взрослых, ни о каких самостоятельных походах в парк или в кино не может быть и речи, потому что даже малейшая задержка по пути из школы домой чревата самыми неприятными неожиданностями. Похитители детей, извращенцы, хулиганствующие подростки с монтировками и бритвенными лезвиями — на Манхэттене обитают любые чудовища, если не в действительности, то в воображении.

Воображение, разумеется, можно усмирить при помощи все тех же денег, однако душевный комфорт с каждым днем обходится все дороже. И наш адвокат — этот хозяин своей и моей судьбы, эта безволосая обезьяна в костюме пятьдесят четвертого размера — прекрасно это понимает. Что припасешь, то и на стол понесешь, говорит он себе. Больше добудешь — сытнее поешь. Если у них с Джудит появится еще один ребенок, им понадобится более просторная квартира и новая машина. Кроме того, придется еще несколько лет пользоваться услугами их приходящей няни Сельмы, а он и так платит ей сорок восемь тысяч в год, учитывая доплаты, подарки и двойной тариф за праздники и выходные. Вместе с налогами выходит почти сто тысяч — больше, чем он зарабатывал, когда только поступил на работу в фирму! Удивительно, что он в состоянии столько платить; поистине ужасно, что ему приходится тратить такие большие деньги. А ведь Джудит по-прежнему надеется, что когда-нибудь у них будет просторный летний дом в Нантакете — совсем как у ее подруг. Пятнадцать комнат, теннисный корт, отделанный торкрет-бетоном бассейн с подогревом и японский пруд с декоративными золотыми карпами. «У нас обязательно будет такой дом; я знаю — ты сумеешь этого добиться!» — жизнерадостно восклицает она. В ответ он только уныло кивает, прикидывая, сколько лет упорного труда понадобится, чтобы осуществить этот план. Наверное, достаточно, чтобы от работы у него вырос самый настоящий горб.

С улицы были видны только тяжелая дверь и золотая надпись на стекле, и решительно ничто не указывало на истинные размеры ресторана. И разумеется, снаружи не было видно, что происходит внутри и кто в нем находится. Короткая лестница в несколько ступенек вела в просторное полуподвальное помещение, отделанное красным деревом. Стены были увешаны олеографиями девятнадцатого века — в основном на них были изображены паровозы, завоевание Запада, парусные военные корабли. В воздухе витал аппетитный запах жареных бифштексов. Входящих встречал важный метрдотель за конторкой, и если вам удавалось внушить ему достаточно доверия, две белокурые официантки отводили вас к свободному столику. Здесь можно было заказать устрицы «рокфеллер» или копченую лососину по-шотландски, но только в качестве «затравки» — эти деликатесы служили всего лишь прелюдией к пятнадцатиунциевому филе-миньон в пикантном соусе или несравненной нью-йоркской вырезке или шестнадцатиунциевому бифштексу-«кобе». Вот уж действительно — так вкусно, что дух захватывает. Цена?… Разумеется, обходилось это удовольствие не дешево, особенно если запивать бифштексы спиртным, которое стоило раз в пять дороже своей оптовой цены, но деньги здесь никто не считал. Каждый день в обеденные часы ресторан обслуживал порядка четырехсот клиентов, главным образом — служащих офисов, расположенных вдоль Шестой авеню и Бродвея, а также японских туристов и приезжих из провинции или со Среднего Запада, полагавших (ошибочно), что убранство ресторана представляет собой удачную попытку сыграть на ностальгии по прошлым временам и американской истории.

Но после полуденного наплыва посетителей, после нескольких часов предвечернего затишья ресторан начинал наполняться настоящими клиентами — продавцами воздуха и скупщиками долговых обязательств, сексуально озабоченными бездельниками и легковерными олухами с тугими кошельками — словом, как раз теми людьми, которые сделали Нью-Йорк главным городом планеты.

Едва войдя в ресторан в тот дождливый, по-зимнему холодный день, я сразу оценил чуть мрачноватую, но почти по-домашнему уютную обстановку — поцарапанную обшивку стен, закопченный сводчатый потолок. Мебель была вовсе не ветхой, но выглядела словно умягченной и оглаженной столетиями.

Спустя несколько минут я уже потягивал из бокала виски, сразу умерившее боль в подбородке, и пробовал дымящийся чоудер

В тот же день вечером я снова вернулся в ресторан, предварительно надев свежую рубашку. На следующий день я опять отправился туда, и на следующий тоже. Десять дней подряд я ходил в стейкхаус каждый вечер. Я ел, пил, перебрасывался фразами со случайными соседями. На деньги мне было плевать. Я жалел только об одном — почему никто не рассказал мне об этом месте раньше? Да и где был я сам? В первые же несколько недель я заметил в зале несколько новорожденных кинозвезд, вышедших в тираж политиков, гетто-рэпперов в белоснежных костюмах, самую известную в Америке женщину — теоретика феминистского движения (заткнув за воротник блузки крахмальную салфетку, она яростно рвала зубами бифштекс), мэра и его постоянно пререкающуюся свиту, самую знаменитую в городе девочку по вызову (русская по происхождению, она ужинала одна, нацепив на нос очки и положив рядом с тарелкой какую-то книгу), а также членов всех профессиональных спортивных команд Нью-Йорка. Когда-то здесь бывали президенты и прославленные боксеры-профессионалы, но это мало кого интересовало, потому что каждый вечер в ресторане можно было созерцать живых знаменитостей, которые, грузно топая башмаками и размахивая сигарами, поднимались по ступенькам на второй этаж в зал Черчилля или зал Рузвельта (эти залы, где стояло пианино с наемным тапером и давали представления стриптизерши, резервировались для частных вечеринок почти за шесть месяцев) или — непостижимо! — сидели в малом баре, безнаказанно куря и ожидая кого-то, возможно — вас. В этот ресторан они приходили именно потому, что он не был новым, потому что он не прославился вдруг своими острыми соусами или искусной аранжировкой овощных гарниров; нет, привлекательность ресторана связывалась у них не с недавними откровениями, а скорее с истиной, которая была давно известна всем и которая состояла в том, что вы, я, все остальные рано или поздно умрут. Картины и литографии на стенах изображали лишь давно ушедших людей, и — как бы очаровательна ни была твоя улыбка, как бы ни был толст твой кошелек — есть и пить под их никогда не меняющимся взглядом значило признавать, что сколько бы ты ни отравлял свои легкие, желудок и печень дорогим куревом, качественным спиртным и отлично приготовленным мясом, это не может иметь никакого значения, ибо сама жизнь человека всего лишь короткая трапеза за случайным столом, и поэтому каждый обязан жить счастливо и жить сейчас; в частности — повиноваться требованиям плоти и есть сколько влезет.