Я встретила Дьявола в тот самый день, когда меня уволили из библиотеки. Теперь, правда, мне следует называть его Мефисто, потому что мы в нашей дружбе дошли до той стадии, когда люди называют друг друга по имени. Вероятно, он и не сам дьявол во плоти, но уверяет меня, что в иерархии нечистой силы занимает далеко не последнее место. Верю ли я ему? Говорит ли Дьявол правду? Не знаю, но скоро во всем разберусь.

Был декабрь, пятница, сырой, промозглый день, и наступила моя очередь дежурить на выдаче книг. Компьютер как раз выкинул одну из своих мрачных штучек — притворился, что никогда прежде не видел кода, а очередь читателей, пришедших за книгами, проявляла все большее нетерпение. Они толкались, стараясь, однако, не соприкасаться с теснившими их покупателями в мокрой одежде, которые зашли сюда, чтобы укрыться от дождя.

Несколько модно и дорого одетых женщин протискивались сквозь толпу, отряхивая зонты и осматриваясь с выражением такого удивления, будто впервые попали в библиотеку. Возможно, так оно и было: в их мысленном представлении о Гилдфорде, на их, если можно так выразиться, встроенной в мозг карте между модными салонами Лоры Эшли и Джэгера, вероятно, было белое пятно.

Они сгруппировались у моего письменного стола, проверяя по спискам покупок к Рождеству, насколько продвинулись на этом пути, и сравнивая свои приобретения. В поле зрения женщин, которые хотят иметь немного больше и немного лучше, чем другие, оказывались ярлычки модельеров — Гуччи, Армани, Шанель, Лапиник.

Я с завистью наблюдала за ними. Мне страстно хотелось «немного больше», но никто не собирался подарить мне флакон духов «Лапиник» на это Рождество. Эндрю, как и всегда, вручил мне книгу, а я попыталась скрыть разочарование, увидев, что он собирается уходить. Если бы я набралась храбрости пригласить его на рождественский обед, возможно, это стало бы как раз тем толчком, который сдвинул бы наши платонические отношения с мертвой точки.

Публика на вечере, как я и предполагала, была разношерстной: там собрались модные друзья Салли, дизайнеры, и коллеги Данкена из университета. Все пришли с «партнерами». Как я ненавижу это слово! Ведь оно оправдывает тех, кто признает разнополую пару только как людей, состоящих в браке. Были там и студенты Данкена, ибо он считал нужным показывать, что поддерживает связь с молодым поколением. Эндрю среди гостей я не увидела, но Салли подмигнула мне и сообщила, что он приглашен. Я отдала ей свое пальто и при ее словах покраснела. Значит, она поняла? Неужели догадалась о моем отношении к нему?

Эндрю был единственным известным мне исключением из правила о несостоятельности одиноких мужчин, суть коего состояла в том, что если мужчина не женат, значит, у него не все в порядке. Он был на несколько лет старше меня, преподавал в университете английский язык и не имел заметных изъянов, во всяком случае, таких, которые нельзя устранить с помощью флакона «Хэд энд шоулдерз». Мы познакомились несколько лет назад на благотворительной распродаже, организованной Салли, и сцепились из-за собрания сочинений Джордж Элиот

[2]

.

Непонятно, почему он завел со мной дружбу. В этих чисто платонических отношениях никогда не было намека ни на что другое, однако только это спасало меня от полного отчаяния. В тайне, как и другие женщины университетского кампуса, которым перевалило за тридцать пять, я грезила о нем.

Стараясь укрыться от вопросительной улыбки Салли, я поспешила в гостиную. В центре комнаты собрались пары, серьезно обсуждавшие закладные, оплату обучения в университете и садоводство. По углам небольшие стайки студентов деловито уписывали еду и поглощали напитки Салли, однако при этом ревниво следили за принесенными с собой банками пива «лагер», которые захватили на случай, если вдруг не хватит вина. Осознав печальную вероятность такого финала, я наведалась на кухню, дождалась, пока останусь там одна, прихватила пару бутылок и спрятала их между валлийским кухонным шкафчиком и газовой плитой в надежде на то, что никто не догадается искать их здесь.

Вернувшись к обществу, я сразу заметила молодого человека в длинном черном пальто, стоявшего возле стены. Его вьющихся черных волос давно не касалась расческа, и он был не брит. Но внимание мое привлекли его глаза, насмешливые, все замечающие и всему выносящие приговор. Это были глаза аутсайдера, человека постороннего. На мгновение я попала в его поле зрения — в сферу его холодного проницательного взгляда. Потом кто-то протиснулся за моей спиной, и выражение лица незнакомца изменилось — на нем заиграла улыбка, и уже отнюдь не насмешливая. Я оглянулась, желая увидеть, кто вызвал такую перемену.