Пустота. Ничто. Хаос. Мир, которого уже нет. Или

еще

нет. Еще не создан.

Пустота. На самом деле, пустоты

тоже

нет. Здесь есть всё, всё, всё, что было, всё, что когда-либо будет… только дотянись. Дотянись вниманием, удержи, придай форму…

Если сможешь.

Земля под ногами. Линия горизонта. Только что земля была

осязаема.

Только что линия горизонта была видна. Потом — противное чувство, будто земля тает под ногами; будто

сами ноги

тают. И горизонт — уже просто как черта, как абстракция, — но потом исчезает и эта черта…

Пустота.

Да, в Сумеречье-то Саммаэлю жилось неплохо. Сытно, тепло и весело.

Из своего угла, справа от входа, Саммаэль ещё раз оглядел кабак.

Всё было, вроде бы, нормально. Компания в центре зала, правда, была шумновата; грохотала по сдвинутым столам пудовыми кулачищами, требовала пива и мяса. Один организм драл лю… извлекал звуки из некоего четырёхструнного щипкового музыкального инструмента (Саммаэль зарёкся называть лютню «лютней», поскольку даже в ближайших соседних мирах этот инструмент называли очень по-разному); остальные не обращали на музыканта внимания. Работяги с соседней мануфактуры, подумалось Саммаэлю, вон, ручищи все в машинном масле. Не набухались бы да не испортили бы ужин; сразу после

перехода

жрать хотелось отчаянно.

Впрочем, два дедули за столиком поодаль, кажется, не ожидают особых проблем от этой компании; сидят себе за чем-то, напоминающим нарды, катают сосредоточенно кости да двигают фишки. По-видимому, подобные попойки были здесь в порядке вещей. Да и коммивояжеры за разными столиками в левом углу… нет, эти, правда, мандражировали. Саммаэль

чувствовал

— хотели все трое поесть да и срыть отсюда по-быстрому; дёргались, сидели как на иголках да кутались в длинные плащи. А «по-быстрому»-то не выходит, единственная официантка сбивается с ног, еле успевая обслуживать рабочих.

Да, шумновато здесь становится, шумновато.

…А утром, ближе к рассвету, земля дрогнула.

Саммаэль открыл глаза, уставился в проходившуюся крышу амбара над головой. Почувствовал — слева Ани, справа Лари, родное уже, привычное тепло. Поискал вниманием, нашел, — Джуд, шлемазл, опять скатился с сеновала…

Толчок.

Бесцветная, серая, колышущаяся муть. Ни форм, ни предметов. Как будто я сплю. Как будто я даже не открывал глаза…

Блядь. Я уже

открывал

глаза! Они

и сейчас

открыты!

Это случилось в один распрекрасный, не слишком осмысленный и дождливый по самые не могу день, когда дела не шли ну вообще. И спал Саммаэль два часа от силы, подняло с постели всё тем же давнишним сном, с Пустотой и с крылатой тенью. И Лари, Ани не слову вспомнились, отозвавшись комком у горла. И клиент всё никак не шёл, и дедлайн в Финаншиэл Таймс висел дамокловым мечом, и колонка в Дейдра Хиральд не писалась, ну хоть студента с экономического на неё нанимай, — вон они, студенты, торопятся под зонтиками на лекции…

До самого до утра Саммаэль просидел носом в мониторы, литрами поглощая кофе и куря одну от одной. Копался в алгоритмах классификации и семантического анализа, пытаясь — раз уж не получалось с расчётом невязок — вытащить пару процентов машинного времени на предварительной обработке. А проценты сопротивлялись и топорщились бешеными терабайтами.

К полудню кончились сигареты. Саммаэль всё обещал себе — ну сейчас, сейчас, вот кластерный индекс на этой таблице, вот этот запрос через курсоры, а здесь — через внешнее объединение

[7]

, — хотя на самом деле, просто никак не хотелось вылезать под дождь и брести в магазин. Желание курить всё-таки побеждало; и Саммаэль совсем уже собрался встать, втиснуться в джинсы и дождевик, натянуть не шибко-то стираные носки — и пойти уже в этот долбанный магазин… когда пространство вдруг дёрнулось.

Нет, не так, как при

распаде,

успокаивал себя Саммаэль, отскочив к окну и вжавшись лопатками в угол. Как будто… как будто некое материальное тело протискивалось через соседние метастабильные слои пространства, и собиралось возникнуть на основной мировой линии… прямо у колдуна перед носом!

Саммаэль и сам не заметил, как

стянул

на себя всё, что тянется, скомкал в «воздушный пузырь» (единственный бесконтактный приём, который он более или менее освоил), и держал теперь этот «пузырь» перед собой на вытянутых — и изрядно дрожащих — руках.

Весь день, пока Саммаэль писал отчёты по заказам и еженедельный обзор фондового рынка (блин, ну заебал уже!), всё думал — Ани, Лари, комиссар… комиссар, Ани, Лари… Блин, заяц без головы — да голова без зайца!

К вечеру понял — да что тут думать, прыгать надо.

Там

был комиссар, всё-таки маг и неслабый! И народ там был вооруженный, и готовый к атаке. Вон, даже стреляли… даром что мимо. А здесь-то чего?! А здесь-то охрана тридцать раз жиром заплыла, в кобуре вместо ствола огурец, — колдун сам видел! — а внутри, в здании, программисты задроченные да клерки запаренные, чего от них ждать…

Оставались, правда, электронные средства наблюдения и контроля доступа. Но уж с ними… с ними Саммаэль уж как-нибудь бы разобрался.

Ну действительно, ну не ломать же армейский вычислительный центр

извне!

Тут уж любой задроченный программист на стороне противника превратится во льва рыкающего! При всех-то брандмауэрах, файрволах и межсетевых экранах

[10]

! Там не такие лохи же сидят, ну на самом-то деле!

А вот если

прямо на месте,

с пульта администратора, этот самый межсетевой экран и подправить… или мозги администратору. А лучше, конечно, и то и другое.

Щелчок замка и скрип двери. Вечер; закатное солнце в окне кухни, прямо в глаза. Всё как в тумане; впрочем, это не туман, это пылинки крутятся в лучах солнца. Прямо как в тех моих снах, совсем в другом городе, совсем в другом мире, в моём раннем детстве…

«Моём»?!

А кто это, «я»? «Саммаэль», подсказала память. Меня зовут Саммаэль. И сейчас я, по-моему, не сплю. Не должен бы спать.

Слой пыли на полках. Пыль на паркете. Разводы на подоконнике, натекло из неплотно закрытой форточки. В этот дом никто долго не приходил. Долго.

Вот только вопрос —

как

долго?

Лежали во мху, обнявшись, смотрели в темнеющее янтарное небо. Лежали и улыбались.

Сейчас, когда рядом была Милена, Саммаэль почти не грустил по сестричкам… да и Милена, кажется, не грустила по Джуду. А вот тревога — да, тревога была. В глубине, на краю сознания.

Аргос-1 распался, источник возмущений не найден. Так что отдыхаем, лежим здесь до темноты, — и обратно на Дейдру. Работать.

Миленка, к слову, почти что поправилась. На пользу пошла ей эта прогулка.

А котелок — видавший виды, закопчённый, но целый, — нашёлся под первым же камнем, под который Саммаэль запустил руку. А топор был под вторым. И пара кустов картошки на полянке росла, — а кто и где этой картошки не досчитался, так то никого здесь не волновало. Да и рыбка к столу нашлась, предоставила местная скатерть-самобранка. Рыбка, правда, в котёл не хотела, да только Миленка ей помогла: вскрикнула нетопырём, сложила крылья — да и ухнула в заводь, подняв тучу брызг. Прямо баклан какой-то, а не летучая мышь.

Как на фотографии, подумал Саммаэль. Мы в точности там, откуда был сделан тот снимок.

Душное жаркое марево накрыло посёлок. И так же, как на той фотографии, небо затянуто было белесой дымкой. Буря, подумал колдун. Будет буря. У нас пара часов на то, чтобы забрать корабль и уйти. Либо уйти

без

корабля. Потому что — ох, блин! — корабль на полосе, рядом антенная мачта местной радиосвязи… и этой мачтой его к вечеру и приложит. Разобьёт радиолокатор — и систему охлаждения.

Поэтому — осмотреться, и действовать быстро.

— Поганое место, — шепнула Милена.

Да, чего уж хорошего. Дыра как дыра, самая, блин, Периферия: коли сюда жизнь закинула — так здесь уже и помрёшь… и помрёшь, между прочим, быстро. Потому что жить здесь, в «условно-пригодном климате», с перебоями со жратвой и с энергией, не хватит никакого здоровья, — а убраться отсюда не хватит никаких денег.

Договор на пилота Саммаэль заполнил уже в каюте. Четыреста по тарифу, сто семьдесят в компенсацию за «билет в один конец», полтинник за срочность, — и в ходовую рубку, на подпись. Пилот подмахнул не глядя.

Сходил ещё в ходовую подтвердить курс, уже после выхода в джамп. За бронестеклом горели сиреневые сполохи джамп-перехода, переливались малиновым и голубым, изменчивые, почти что живые; совсем не то, к чему привык Саммаэль при

своих

переходах…

От этого зрелища к горлу подступал противный комок.

Задерживаться в ходовой Саммаэль не стал, подтвердил, — «Мэлхейм, пассажирский» — и смотался в кают-компанию. Миленка с ногами забралась на диван, зажгла торшер, и читала на Саммаэлевом планшете, что характерно, бабский роман. Эх, демонесса, хмыкнул Саммаэль про себя, нашла что читать. Ещё бы привязать тебе розовый бантик… на хвост. Или ещё куда.

Впрочем, настроение стало получше. Всё, корабль в наличии. Теперь бы ещё пилота к этому кораблю… а не то штопаное убоище, которое сейчас за пультом.

— Поднимай, поднимай… осторожно ты, ёб твою, дно оторвёшь!

Да, с этими ребятами не соскучишься.

Вессон подавал мешок снизу, из шлюпки, а Мэллони тянул вверх. В мешке что-то звякало, брякало, стукало и свиристело; на полу кают-компании таких мешков было уже добрых пять штук, — и мешки всё прибывали и прибывали. А потом пошли какие-то банки, склянки, портянки, кофры, баллоны, штопаные гандоны, — и продолговатый матерчатый чёрный чехол. Который Мэллони нежно, словно ребёнка, уложил на диван. Удочка, что ли…

Мэллони хотя бы помылся, и датчик радиации молчал. Впрочем, Саммаэль был бы не удивлён, если бы засраный комбез нашёлся бы на дне какого-нибудь мешка.

Миленка, которая могла бы поднять любой из мешков одним пальчиком, спёрла планшетку и удалилась в кровать. Ещё бы, читать о похождениях светских львиц на Алканге было куда интереснее, чем ворочать мешки! А Саммаэль счёл, что ему, как судовладельцу, отнюдь не пристало; сидел себе в креслице и наблюдал.