Мнѣ хотѣлось бы разсказать вамъ кое-что о маленькомъ Іоганнесѣ. Мой разсказъ похожъ на сказку, а между тѣмъ все это было именно такъ. Если же вы перестанете мнѣ вѣрить, то и не читайте дальше, — значитъ, не для васъ я это пишу. Точно также вы никогда и ничего не должны говорить о томъ, что вы прочтете, маленькому Іоганнесу, еслибы вамъ случилось съ нимъ гдѣ-нибудь встрѣтиться; ему это будетъ непріятно, да и я долженъ буду раскаяться въ томъ, что все это вамъ разсказалъ...

Іоганнесъ жилъ въ старомъ домѣ, окруженномъ большимъ садомъ. Мудрено тамъ было не заблудиться во множествѣ темныхъ проходовъ, лѣстницъ, комнатокъ и просторныхъ кладовыхъ; а въ саду всюду можно было наткнуться на ограды и оранжереи. Для Іоганнеса это былъ цѣлый міръ. Онъ могъ тамъ совершать длинныя прогулки, и всему, что тамъ было, онъ давалъ какое-нибудь имя. Для дома придумалъ онъ названіе изъ міра животныхъ: "заводъ гусеницъ", потому что самъ онъ тамъ разводилъ гусеницъ; одна комнатка была названа имъ "куриной", потому, что онъ тамъ однажды нашелъ курицу. Правда, курица эта попала туда не сама, а была заперта матерью Іоганнеса и посажена на яйца. Для сада онъ выбиралъ названія изъ міра растеній, обращая при этомъ главное вниманіе на тѣ продукты, которые были ему особенно милы. Такъ, у него были — малиновая гора, грушевый лѣсъ и земляничная долина. Совсѣмъ въ концѣ сада находилось мѣстечко, которое онъ назвалъ раемъ, и гдѣ, конечно, все было чудесно. Тамъ было чуть не море — прудъ, на поверхности котораго плавали бѣлыя водяныя лиліи, и тутъ же росъ высокій тростникъ, никогда не перестававшій шептаться съ вѣтромъ. По другую сторону пруда начинались дюны. Собственно раемъ была небольшая зеленая лужайка на берегу пруда, окруженная лѣсной чащей. Тамъ, въ высокой травѣ, часто лежалъ Іоганнесъ, и смотрѣлъ въ даль, сквозь волнующійся тростникъ, на верхушки дюнъ, по ту сторону пруда. Въ теплые лѣтніе вечера онъ уже непремѣнно бывалъ тамъ и глядѣлъ въ пространство, никогда при этомъ не скучая.

Онъ мечталъ о глубинахъ спокойной прозрачной водной поверхности, — какъ хорошо должно быть тамъ, среди водныхъ растеній въ полумракѣ; — или о далекихъ великолѣпно окрашенныхъ облакахъ, несшихся надъ дюнами, — что тамъ могло бы быть за ними, и какъ бы хорошо было туда полетѣть. При заходѣ солнца облака нагромождались такъ высоко одно надъ другимъ, что, казалось, образовывали входъ къ какой-то таинственный гротъ, въ глубинѣ котораго свѣтился красноватый свѣтъ. Это особенно плѣняло Іоганнеса. "Еслибы я могъ туда полетѣть! — думалъ онъ. — Что можетъ быть тамъ такое? Можно ли когда-нибудь туда проникнуть"?! Но всякій разъ гротъ распадался на сѣроватыя облачка. У пруда становилось холодно и сыро, и Іоганнесъ долженъ былъ возвращаться въ свою темную комнату въ старомъ домѣ.

Тамъ онъ жилъ не совсѣмъ одинъ; у него былъ отецъ, который о немъ заботился, собака — Престо я котъ — Симонъ. Правда, отца онъ любилъ всего больше, но Престо и Симонъ занимали также видное мѣсто въ его сердцѣ. Даже Престо онъ чаще довѣрялъ свои тайны, нежели отцу; къ Симону же питалъ особое уваженіе. Да это было и неудивительно! Симонъ, это былъ большой вотъ, въ блестящей черной шубѣ и съ толстымъ хвостомъ. Глядя на него, всякій тотчасъ видѣлъ, что онъ вполнѣ убѣжденъ какъ въ своемъ величіи, такъ и въ опытности. Во всемъ его существѣ было что-то соразмѣренное и полное достоинства даже въ тѣхъ случаяхъ, когда онъ снисходилъ съ высоты своего величія, чтобы поиграть съ катающейся пробкой, или полизать выброшенную голову селедки, за какимъ-либо деревомъ. При видѣ иногда неистоваго бѣшенства Престо, онъ презрительно щурилъ свои зеленые глаза и думалъ: — "Глупое животное! чего добраго отъ него ждать"!

Понятно, что Іоганнесъ долженъ былъ питать въ коту почтеніе. Зато съ маленькимъ рыжимъ Престо онъ былъ на гораздо болѣе короткой ногѣ. Престо не отличался ни красотой, ни знаменитостью рода, но былъ необыкновенно добродушнымъ я умнымъ животнымъ; никогда онъ не удалялся отъ Іоганнеса болѣе чѣмъ на два шага, и терпѣливо выслушивалъ разсказы своего господина. Едва ли мнѣ нужно говорить, что Іоганнесъ сильно любилъ Престо. Несмотря на то, въ его сердцѣ оставалось еще достаточно мѣста и для многаго другого. Темная комнатка, съ мелкими переплетами оконныхъ стеколъ, занимала въ этомъ сердцѣ тоже не мало мѣста. Онъ любилъ обои съ крупнымъ рисункомъ цвѣтовъ, въ которыхъ ему чудились лица, и форму которыхъ онъ такъ часто разсматривалъ, когда бывалъ боленъ, или когда по утрамъ, проснувшись, лежалъ въ кровати; онъ любилъ единственную на обояхъ картинку, на которой были изображены прогуливающіяся вычурныя фигуры вдоль гладкаго пруда, въ еще болѣе вычурномъ саду, съ высокими, до неба бьющими фонтанами и кокетливо плавающими лебедями. Больше же всего его занимали стѣнные часы. Онъ заводилъ ихъ всегда съ величайшей заботливостью, и считалъ внимательно, смотря на нихъ, когда они били. Если же по его небрежности часы останавливались, Іоганнесъ чувствовалъ себя какъ будто виноватымъ предъ ними, и просилъ у часовъ прощенія. Всякій, можетъ быть, улыбнулся бы, еслибъ подслушалъ его иной разговоръ съ часами или съ обоями. Но обратите вниманіе на то, что часто и мы сами съ собою разговариваемъ, и намъ это совсѣмъ не кажется смѣшнымъ. При томъ же Іоганнесъ былъ убѣжденъ, что его слушатели вполнѣ понимаютъ его, и не требовалъ никакого отвѣта, хотя иногда все-таки поджидалъ отвѣта, то отъ часовъ, то отъ обоевъ.