Нижеследующий текст — это рассказ молодой женщины, Джейн Делавэр, повествующий о ряде эпизодов из её жизни. Джейн — человек довольно далёкого будущего, в котором существуют свои культурные, религиозные и политические реалии. Рассказчик не объясняет эти реалии читателю, так как для неё они сами собой разумеются. Перед нами — срез чужого мира глазами одного из его обитателей.
1. Станция
— Жду тебя на Вальхалле, Диди, — сказал Андрей.
В моём сне он был ярок, красив — волосы серебристые и глаза зеленее, чем наяву. Между нами я всегда была Диди, Джейн Делавэр. На языке моих предков мои инициалы писались бы JD, но кириллица подменяет половину всего, превращая J в Д.
Я взяла с собой трудного курсанта Мишу и полетела на зов.
Когда мы вышли из подпространства, станция уже почти умерла. Её убийца, тяжёлый крейсер cidai, тоже не ушёл с поля боя. Он вращался вокруг станции мерцающим шлейфом обломков, но Вальхаллу и её экипаж было уже не спасти.
Для меня мало что есть хуже убитых машин. Разве что мёртвый город. Я видела множество погибших тел, и немало из них я лишила жизни своими руками, но они не так сильно меня беспокоят. Некоторое время трупы печалят собою ландшафты, но вскоре составляющие их элементы распадаются и вливаются в круговорот вечной Вселенной. В отличие от плоти, металл и пластики не разлагаются со скоростью, видимой нашим глазом. Раны машин зияют и кричат и не дают душе покоя. Даже сейчас меня больше всего преследуют не мёртвые дети на веранде дворца в Рийаране, не гибель экипажа станции и даже не он, Андрей, а свежие сломы стальных сегментов Вальхаллы, расстрелянный реактор, беспомощно открытые шлюзы.
2. Город и двор
Мы выросли на Буковине в эпоху великих строек. С орбиты на гостеприимную землю плыли юные города, торжественно приземлялись, пускали глубокие корни. Наш двор был осторожной ладонью, которую протянул лесу растущий Хорив; был культурным пространством, с трёх сторон ограниченным длинными домами; и теперь я нередко тоскую о нашем детстве и нашем жилище в Хориве. Сейчас принято считать, что поселение государственных детей в многоквартирных домах было чуть ли не постыдным жлобством, что детям надо было подарить степные поместья, но я помню иное: для нас эти квартиры были княжескими хоромами. С тех пор я побывала во многих обиталищах, человеческих и иных, но ни один дворец не мог сравняться с нашим шумным плебейским сообществом. Город и двор создавали чувство принадлежности, несравнимое ни с чем.
В городах у детей есть свой мир, где они проводят начало жизни на земле. Это места и уголки, куда не заходят взрослые. Они слишком солидные и большие, они туда просто не влазят. Для них вся эта масса территории как будто и не существует. Это параллельный мир, не нужный взрослым хозяевам городов и потому достающийся детям. Словно обноски.