Багдад, апрель 2003 года

Толпа, будто почуявший запах крови зверь, напирала все сильнее. Люди, миновав арку ворот, присоединялись к тем, что сгрудились перед высокой дубовой дверью центрального входа. Наконец та не выдержала и рухнула на каменные плиты. Коллективный зверь взвыл торжествующим многоголосьем и тотчас устремился внутрь, увлекая за собой и Саляма. В ту минуту подросток ни о чем не думал — он просто стал частью этого вливавшегося в дверной проем людского потока, в котором, помимо мужчин, женщин и стариков, были и дети много младше его самого.

Миновав тесный вестибюль, толпа хлынула в первый экспозиционный зал и разлилась по нему от края до края. В высокие, до самого потолка, окна заглядывала любопытная луна, отбрасывая серебристые блики на толстые стеклянные колпаки, за которыми прятались экспонаты. В первые несколько мгновений люди оцепенели — зверь, дорвавшись до добычи и прижав ее к земле когтистыми лапами, переводил дух. Салям и остальные, замерев на месте, дико озирались вокруг. Национальный музей древностей, личная сокровищница Саддама и вместилище богатств, накопленных за многие тысячелетия народами Месопотамии… Все это было повержено и отдано им на разграбление. Охрана и работники музея сгинули еще вечером, а ночные сторожа бросились наутек, едва завидев приближавшуюся толпу.

Почти благоговейную тишину вдруг взорвал грохот разлетевшегося стекла: кто-то, первым стряхнувший с себя оцепенение, приступил к делу и со всего размаху опустил на один из колпаков тяжелый плотницкий гвоздодер. Это стало сигналом к общей атаке. Помещение тут же наполнилось криками, руганью и звоном бьющихся музейных витрин. У каждого под рукой нашлось что-то подходящее — будь то молоток, топор, лом, кухонный нож или даже просто булыжник. Стеклянные короба один за другим разлетались на мириады осколков, со всех сторон к древним реликвиям тянулись жадные руки.

Слева от Саляма покачнулась и с грохотом рухнула высокая статуя из слоновой кости, десятки сандалий давили декоративные черепки, которыми были усеян теперь каменный пол. Зал, привычный к торжественной тишине, содрогался от криков, воплей, скрежета, звона, топота ног. В дальнем конце его вдруг грянул одиночный выстрел из «Калашникова» — кому-то явно надоело возиться с неподатливым замком. Саляма толкнули в бок, он обернулся и увидел двух прилично одетых мужчин, деловито тащивших мимо профессиональную стеклорезку.

Тель-Авив, суббота, три года спустя

На площади толпились знакомые все лица. Ультралевые, длинноволосые нью-хиппи, девчонки с пирсингом в носу и прочая публика, никогда не упускавшая случая погорланить на митингах теплыми субботними вечерами. Они вдохновенно исполняли свой традиционный гимн «Шир л'шалом»,

[1]

размахивали видавшими виды транспарантами, обжигали себе пальцы горячим воском, стекавшим с толстых свечей, и щеголяли в футболках с портретами Ицхака Рабина,

[2]

народного героя, в честь которого эта площадь — крошечный кусочек Земли обетованной — получила несколько лет назад свое имя. Одни активисты раздавали направо и налево листовки и портреты Рабина, другие сидели тесными кружками и терзали свои гитары, а теплый средиземноморский ветерок подхватывал слова их песен и нес дальше.

Но сегодня здесь собралось и много других. Наряду с ветеранами пацифистских митингов и мирных маршей здесь были и мицрахим — еврейский пролетариат из Северной Африки, представители беднейших городов и социальных слоев Израиля. С некоторых пор их тоже смело можно было причислять к числу активных участников местной политической жизни. «Мы, как никто, знаем арабов! — таков был излюбленный лозунг этих уроженцев Марокко, Туниса и Ирака. — Мы знаем, что это за люди и на что они способны!» Это были самые непримиримые оппоненты левых и пацифистов, и все же сегодня они также собрались на площади Рабина.

Операторы всех израильских и главных мировых телекомпаний мира, включая Би-би-си и Си-эн-эн, медленно поворачивали объективы камер из стороны в сторону, давая своим зрителям общий обзор и время от времени выхватывая из толпы крупным планом отдельные, особенно примечательные лица. В какой-то момент, например, их внимание привлекла группа людей, которая трясла транспарантами на русском языке — эмигранты из бывшего СССР, которые также чаще всего занимали самую жесткую линию по отношению к арабам. Оператор Эн-би-си примеривал крупный план к весьма причудливой парочке: молодой человек в кипе стоял в обнимку с шоколадного цвета эфиопкой, закутанной, как в одеяло, в тонкую шаль. Оба держали в руках свечи, огонь которых отбрасывал фантастические блики на их лица.

Позади толпы, никем не замечаемый, стоял высокий старик с суровым лицом и остановившимся взглядом, устремленным куда-то вперед, поверх голов собравшихся. То и дело он совал руку во внутренний карман пиджака, словно проверяя, по-прежнему ли на месте спрятанное там сокровище.