Я — попаданец в будущее.

Вы спросите — как? Как любой из нас, отвечу я, как любой. Проживите, сколько я, и попадете в самое что ни на есть будущее, станете свидетелем процессов и событий, которые сто лет назад никто и предположить не мог. Так просто, никаких машин времени.

И потому я — Иной. Я смотрю на Будущее из глубин своего Прошлого — и вижу мир иначе. Думаю, что вижу правильно. Меня не обманывает трескотня средств информации. Не туманят разум гормоны, не лихорадит тестостерон. Не сбивает фокусировку субъективность и пристрастия. Я стар, мои пристрастия остались в прошлом. Я мало что могу. Могу смотреть и понимать увиденное. Может быть, единственный на земле.

Я вижу истину. Это — причина, по которой я решил вести летопись. Самую настоящую, какой была повесть временных лет изначально, с художественными вставками, обращениями мыслию к прошлому, с полемикой с идейными оппонентами. В моей повести отразится весь мир. Кто-то должен позаботиться, чтоб история не была забыта.

Происходит великое изменение — Россия встает с колен. Думали, что это вот-вот случится в двадцатом веке. Надеялись, что произойдет в двадцать первом. Началось только сейчас. И я не могу допустить, чтоб средства информации снова извратили и оболгали историю. Кто-то должен донести правду до потомков.

Он проснулся в начале первой вахты. Потолочная панель экономно засветилась. Соскользнул со спальной доски, одним движением убрал в стену каремат. От спальной доски до входной перепонки можно было запросто достать рукой, но его не смущала теснота. Рожденные в космосе недолюбливали большие пространства из-за их потенциальной опасности, ну а аскетизм им воспитывали вполне сознательно, объясняя тем, что шикануть много кто хочет, а ресурсов мало. Оставалось непонятным, почему и на Земле воспитывают в аскетизме, уж там ресурсов полно, одной только атмосферы вон сколько, и почему земляне аскетизм предпочитают называть нищетой… но на Земле он не бывал и судить о незнакомом воздерживался. То есть о Земле он знал побольше среднего землянина, но то по фильмам, а фильмы и жизнь ничего общего между собой не имеют, достаточно разок посмотреть фильм о космосе, чтоб в этом удостовериться.

У выпускника летной академии космофлота России все необходимые личные вещи умещались в боксе под спальной доской, и еще место оставалось. Заполнить можно было, но для этого требовалась определенная деловая нечистоплотность. Поэтому он сразу решил, что не нуждается ни в чем сверх установленного внутренними правилами академии и выдаваемого бесплатно. Единственное, от чего он не отказался бы, так это от собственного гидроузла, да и то потому лишь, что к пункту удаления отходов жизнедеятельности всегда стояла очередь. В очереди, конечно, можно было поболтать, обсудить новости, но это для землян притягательно, а рожденные в космосе любили уединенность, почти недостижимую в тесноте жилых куполов, пещерных модулей и внешних станций. Но собственный гидроузел могли позволить себе разве что старшие офицеры, стоил он ого сколько, а место под него еще больше.

Он привычно быстро обтерся влажной губкой. Достал из бокса и придирчиво осмотрел парадную форму на предмет, не забыл ли где поменять курсантские буковки на лейтенантские звезды. Оделся и сразу почувствовал себя неуютно. Рожденные в космосе всем видам одежды предпочитали скафандр, ну или хотя бы подскафандровую фибру. А парадка — какая от нее защита? Российские жилые модули, конечно, самые надежные модули в мире, но ломались они почему-то на удивление часто, и скафандр на теле вовсе не считался излишней предосторожностью. Может, именно потому российские скафандры действительно являлись самыми надежными в мире? За свои немногие годы он побывал в авариях десятки раз, и дважды только скафандр спасал ему жизнь. Так что парадная форма напоминала каждым прикосновением, что случись что, и ему конец. Неуютней же всего он чувствовал себя в борцовском эласте, и потому на ковре сразу шел в яростную атаку, чтоб поскорей все кончилось, чтоб можно было вернуться в привычную фибру. Так что кличку «Псих» он получил не зря. Получил не только за спортивную ярость, естественно, и не столько из-за специализации военного психолога, но, если служба собственной безопасности академии ничего не нарыла, значит, ничего и не было.

Его жилая сота находилась на третьем ярусе. В космосе, где жизненные ресурсы строго лимитированы, теоретически все должны были находиться в равных условиях — но русские свою уголовную манеру жить протащили и в космос, и потому третий ярус среди вроде бы равных считался непрестижным. Якобы подниматься по лесенке с занятыми руками неудобно… непрестижно, короче. Первый ярус — иное дело, первый ярус — это шик. Все выпускники академии жили исключительно на первом ярусе. И только он — на третьем. Недоуменные вопросы по этому поводу ему задавали часто, он отвечал по-разному, неизменно вежливо, потому что спрашивали и преподаватели, но суть ответа в принципе можно было выразить фразой «а мне… на ваши мнения!» Умники об исходной форме ответа догадывались, но обижаться боялись — Псих же. На самом деле наверху ему просто было спокойней. Никто не шарахался, не толкался в перепонку посреди третьей вахты, как на первом ярусе.

Особенно Ангелина.