Ребята летели над тайгой. Их самодельный вертолет плыл боком, и они не могли его выправить, потому что хвостового винта не было. Был лишь центральный, а в Кабине — штурвал скорости и ручной двигатель.

— Река, — сказал Гошка, смотревший в окно.

— Опять! — вздохнул Антон.

Он сидел на маленькой скамеечке возле двигателя и вращал его одной рукой.

— Да, уже четвертая сегодня, — заметил и Гошка. — Но эта маленькая. Раз чихнуть. Метров сто… Держи обороты… Мы уже над водой. Даю полный, — Гошка до отказа повернул штурвал, в носу вертолета стукнуло, и машина прибавила ходу.

Антон ехал с катка в старом трехвагонном трамвае, костлявом, громыхающем, с двумя лавками вдоль окон да болтающимися на ремнях ручками-стременами. Он стоял на подножке, тихонько насвистывая спиричуэл «Когда святые идут в рай» и оглядывался изредка на дремавшую за тамбурной дверью кондукторшу, которая одновременно походила и на черепаху, с головой ушедшую в свой панцирь, и на кенгуру с кожаной сумкой на животе.

Из уличных фонарей, как из диковинных душей, валил сильный и влажный снег. Казалось, что где-то тут, поблизости, есть даже большущий вентиль, который стоит лишь завернуть — и снегопад сразу прекратится. Он и начался сразу, вдруг превратив каток в новогоднюю маскарадную площадку. Какая-то девчонка в голубом костюме, скользившая перед Антоном, тормознула, удивленная, он налетел на нее и чуть не сбил. Девчонка не рассердилась и не обозвала его никак, а рассмеялась и унеслась, оставив его в радостном смущении. А надо льдом гремел и гремел джаз, выдавая «Святых», эту негритянскую духовную песню, с такими вывертами, какие, очевидно, и не снились верующим…

На повороте Антон спрыгнул, придержав коньки на груди, перебежал дорогу, свернул в переулок и опять засвистел спиричуэл, поняв, что теперь этот мотив, знакомый ему и раньше, намертво завязался в нем узлом вот с этим снегопадом и с той голубой и, наверное, славной девчонкой. Много у Антона было таких «узлов», они соединяли клочки его жизни в одно целое, и он чувствовал, что это хорошо, и радовался, когда вдруг обнаруживал новый «узелок».

Сняв шапку, он наловил в нее снежных хлопьев, нахлобучил ее обратно и замаршировал к дому с таким торжественным видом и такой белый от налипшего снега, словно он и был святым, идущим в рай. «Вот так домой и ввалюсь, как чучело!» — весело подумал Антон, но в подъезде отряхнулся и обил валенки о ступеньки, чувствуя, что его шутку недооценят — мать не обнаружит в ней ни ума, ни изобретательности. А без этого лучше не шутить.

Зинаида Павловна, высокая и худощавая, с прямыми седыми волосами, зачесанными назад, открыв дверь, сразу нее строго заторопила: