В последний ясный день августа семь громадных черных бакланов, клином пролетая над Атлантическим океаном, опустились на скалу в уютной бухточке острова Эрент. В общем-то в этом не было бы ничего необычного – бакланы – морские птицы, а морские птицы имеют обыкновение садиться на скалы, – если бы не то, что эти птицы проделывали это ежедневно в один и тот же час в течение всего лета. Каждое утро они опускались на утес и замирали, распластав свои крылья, будто бы просушивая их после стирки. Они не двигались, даже когда мимо проплывала аппетитная стайка сельди; они просто смотрели – в течение долгих часов, – словно ожидая чего-то.

Если бы это были вороны, их поведению тотчас же нашлось бы объяснение. Жители Новой Англии знали, что по числу ворон, увиденных одновременно, можно предсказывать будущее.

Однако это не были вороны. Это были бакланы, черные вороны моря. Местные жители считали их самыми докучливыми птицами из всех поднебесных созданий Мэна, поскольку именно они чаще всего уничтожали улов рыбаков и портили деревья на острове. Если бы кто-нибудь на побережье узнал о поведении этих птиц, облюбовавших утес, он, вероятно, сказал бы, что ничего удивительного тут нет – «свой своего ищет». Остров, похоже, имел репутацию не лучше, чем эти морские птицы.

В ясный солнечный день, когда море голубовато-зеленое, тихое, взгляните с берега на остров Эрент, и он покажется вам гордым средневековым замком, воздвигнутым на высоком утесе. Но, если погода меняется, меняется и остров, превращаясь в странное синее облако, плывущее на горизонте.

Для Эмилии Эмерсон это был один из тех ясных, чудесных дней, когда небо похоже на громадную синюю чашу, опрокинутую вверх дном вроде фаянсовой миски, в которой кухарка в субботу по утрам замешивает тесто для хлеба. Облака – и те как будто резвились; они неслись по эмалево-синему небу, словно легкие белые струйки просеянной, чистой муки.

Эми повернулась лицом к теплым лучам августовского солнца и закрыла глаза. Мысленно она представила себе Господа Бога, стоящего на небесах над ее головой в белой хламиде и фартуке. Его седые длинные кудри были подоткнуты под хрустящий от крахмала льняной колпак повара, и он месил небо, как тесто, одаривая всех тех, кто был на земле, этим чудесным днем.

Такое же эмалево-синее небо было и в июне, в тот день, когда Уильям де Пайстер пригласил ее покататься на лодке по реке Кеннебек. Лодка их тихонько скользила по глади реки, и красные цветы распускавшихся кленов, облетая, плыли по воде перед ними, точно бархатный алый ковер, расстеленный к ногам королевы. Это был самый прекрасный день в ее жизни: улыбки, несколько обрывочных слов и нежный поцелуй чуть позднее – и Эми сошла на берег, опираясь на сильную руку Уильяма, ту самую, что украсила красным кленовым цветком ее волосы и изумрудным обручальным кольцом ее руку.

Странно, как может неожиданно измениться жизнь человека. Ее родители умерли три года назад, и Эми с тех пор проводила каждое лето в Мэне. Один из ее опекунов решил, что морской воздух будет полезен для девушки, и остальные тотчас же согласились.

Летом избранный кружок отдыхающих стекался сюда отовсюду: из Бостона, Филадельфии, Нью-Йорка – толпы богачей из высшего света. Все они на лето съезжались в Мэн, где голубика была сочной и спелой, где легкий морской ветерок навевал спокойствие и беззаботность, где устраивались катания на яхтах и люди общались в своем замкнутом, узком мирке – среди тех, в чьих жилах текла голубая кровь, а в карманах водились деньги.