Весной 1976 года, в конце апреля, когда весь снег уже почти стаял, убогая старуха шла вдоль придорожных городских кустов и собирала пустые бутылки. Несколько штук их уже лежало в её мешке, привязанном к поясу, под старым длиннополым пальто. Утро было пасмурное. В воздухе стояла не оседающая влага — что-то среднее между туманом и мелким дождём. Бабка приподнимала палкой помои, заглядывала под кусты и в урны, нисколько не обращая внимания на людей. Впрочем, и люди, занятые своим делом, как будто тоже не замечали её: сгорбленная, в заношенном пальто, она ничем не выделялась на фоне мусора, выползшего на божий свет из-под исчезнувшего покрова.

На автобусной остановке, где было особенно людно в этот час пик, ей сильно повезло. Она нашла сразу пять свежих пивных бутылок, аккуратно выставленных на асфальте, и две винные, рядом, в урне. Старуха как раз извлекла последнюю, когда неожиданно взвизгнули тормоза, и раздался короткий животный крик.

— Собаку раздавил! — сказал чей-то мужской голос.

— Вот живодёр! Едет и не смотрит! — выкрикнула какая-то женщина.

И бабка, не поднимая головы от урны, переспросила:

Вспоминая вчерашний день, мысль дяди Коли остановилась на радиомонтажниках, которых он угостил папиросами и вином. Невольно он подумал о том, что у них должен водиться спирт. И его ноги как-то сами повернули к цеху Номер 7. Он увидел обоих ребят, как раз когда они вышли покурить в коридор, подошёл и поздоровался с каждым за руку. Разговор начал издалека, уходя в воспоминания двадцатилетней давности о том, как всё тут было по-другому и совсем не так, как теперь. Когда он почувствовал, что достаточно утомил ребят своим рассказом, тогда, как бы невзначай, сказал, что от вчерашнего вина чувствует себя не очень хорошо, и, потому, нет ли у них, в долг, немного спирту… Спирт действительно был, причём и у одного, и у другого. Ребята пообещали вынести. А Николай при этом сказал, что они его этим очень выручат.

— Ты зачем сказал, что есть спирт? — спросил Сашка, когда они вернулись в цех.

— Неудобно… Он ведь вчера угощал, — ответил Игорь.

— Вот и давай ему теперь. Завтра он опять придёт…

Спирту всё же налили целые пол стакана, взятого из газировочного аппарата, и вынесли в коридор, прикрывая ладонью, в кармане халата. Вместе с дядей Колей ребята направились в заводскую столовую, где ПТУ-шникам выдавали бесплатный обед. Они взяли по тарелке супа и на второе — гречневую кашу с котлетами. Пока дядя Коля ходил за хлебом, Сашка опустил в свою тарелку с супом гайку, размером в 22 миллиметра, сказав при этом своему приятелю, что это не гайка, а — лакмусовая бумажка, по которой, де, они определят сейчас, кто есть на самом деле дядя Коля: человек или робот.

Троллейбус довёз дворника до самого Завода. Кто-то вывел красным кирпичом на стене здания, где был его участок, надпись: "Хочешь жить — умей вертеться!" Завхоз приказал, во что бы то ни стало надпись стереть, и Володя занялся этой работой, не став даже мести двор. Он с усердием тёр букву за буквой мокрой щёткой, поневоле прочитывая всю надпись снова и снова, находя в ней меткую издёвку. Он с тщанием тёр пористую поверхность камня, но буквы проступали сразу, лишь только высыхала вода. И казалось, стереть их — невозможно. Время от времени дворник ходил в туалет, мыл там щётку и набирал в ведро новой воды. Он был в досаде, что не стиралась надпись, что единственный, из шести, работавший кран не давал горячей воды, что, в довершение ко всему, раковина засорилась, наполнилась до краёв холодной водой… Как нарочно, на улице светило яркое солнце, и каждый раз, как он возвращался в туалет, его глаза подолгу не могли привыкнуть к тусклому свету. С досады он плюнул прямо в раковину и пошёл курить.

Дядя Коля не раз, выйдя из цеха, наблюдал за дворником. Ему казалось, что тот работает дворником неспроста. Он подозревал в этом какую-то тайну, и наблюдать за ним с недавнего времени стало для него основным занятием, исключая, разумеется, необходимость выпить или сделать что-либо по работе.

Получив после обеда в литейном цехе "компенсацию" и спрятав её в рукаве телогрейки, дядя Коля остановился у двери, облокотившись об одну, закрытую наглухо, створку. Через другую створку непрерывно двигались люди, и когда поток их прерывался, дверь хлопала, и Николай вздрагивал вместе с нею.

Послеобеденное время тянулось в каком-то блаженном движении, и ему не хотелось нарушать его течение каким-либо избыточным действием, менять позу и место. Потому он терпел временные неудобства ради сохранения внутреннего равновесия, приобретённого вместе со спиртом радиомонтажников.

Дворник же в этот момент разговаривал с Надей-учётчицей, стоя под лестницей, у стены, с надписью "НЕ КУРИТЬ!" Из их разговора дядя Коля не понимал ничего, но, тем не менее, подслушивал.

Сашка хотел было уже выбраться из шкафа, как услышал, что кто-то опять вошёл в раздевалку. Он замер, оставаясь в неудобной позе. Кто-то подошёл вплотную к его шкафу и стал заглядывать в щель. Сашка насторожился, боясь пошевельнуться. Кто-то засунул пальцы за верхний угол дверцы и стал её отгибать, стараясь при этом заглянуть в темноту.

"Неужели, на самом деле, дядя Коля" — всерьёз подумал парень, — "Вернулся пришивать?!"

"Если б это был Игорь", — продолжал он размышлять, — "То не стал бы гнуть дверь — у него, ведь, есть свой ключ…"

— Волгин! — услышал он голос Игоря — и на душе сразу как-то полегчало. — Выходи! Я знаю, что ты тут!

Испуг прошёл. Но, продолжая начатую игру, Сашка молчал.

Когда Саша и Игорь оказывались за пределами заводского бытия и расставались, торопливо пожимая друг другу руки, то сразу же пропадал их интерес как к дяде Коле, как ко всем фантазиям про Завод, помогавшим убить время, так и — друг к другу. Одновременно с тем, как убыстрялись их шаги, и они физически оказывались всё дальше и дальше от места работы, то и мысли их так же смещались в тот небольшой сегмент личной жизни, который в течение дня был напрочь забыт. Вовсе не помня уже друг друга, каждый наедине с собой, среди множества непохожих одинаковых людей — они ехали в метро, в троллейбусе или в автобусе… Они приезжали домой, ели, долго сидели в туалете и ложились спать, чтобы успеть выспаться. Вот уже почти с год они ходили на Завод по воле обстоятельств, кем-то ловко устроенных так, что человек, оказавшись в зависимости от них, не сразу осознавал их причину и цель.

А было так, что сначала они невинно учились в школе, затем — в ПТУ. Точнее в ПТУ они уже не учились, а только делали вид, что учатся. И им никто не мешал так поступать, потому что тот, кто должен был мешать, сам делал вид, что учит их. Затем они начали работать на Заводе и продолжали играть в ту же игру — делая вид, что работают. Но судьба их была предопределена независимо от того, как назывались те или иные формы их социальной жизни. Так кто-то положил, и ничего, казалось, нельзя было изменить. Их судьба была запрограммирована без их ведома (ещё когда они не родились) — какими-то людьми в пиджаках, потому что уже тогда существовали ремесленные училища, заводы, фабрики, армия, законы и права на труд.

По этим-то законам они и должны были отработать на Заводе определённый срок, пойти в армию и пробыть определённый срок там. Пробыв же в армии — снова вернуться на Завод, как правило, в родной цех…

Сашка продолжал бессмысленным усталым взором водить по стенам, останавливаясь на огромных вентилях, въевшихся в тела труб, как грибы-паразиты — на стволах деревьев, — и, почему-то, — под самым потолком… Рабочий день только что начался. Включив паяльники и настольные лампы для видимости дела, они вышли в коридор… Игорь ковырял стенку ключом от шкафа раздевалки, которого было не жалко испортить. Дядя Коля почему-то не появлялся. Ничто окружающее не приносило развлечения, и, напротив, даже подавляло длинной перспективой начавшегося дня.

Несмотря на то, что Сашка уже выполнил приказ, припаяв конденсатор к цоколю электролампы, Машка отделился, ушёл в цех работать. Игорь пообещал забить в следующий раз его. Не желая возвращаться в цех, друзья всё стояли в коридоре, всё ожидали какой-нибудь скупой новизны.

Холм был огромным. Яркое летнее солнце — и Он, заросший высокой полынью и кустами лопухов с колючими и липкими шариками.

Мальчик быстро карабкался вверх по знакомой ему крутой тропинке до самого верха, поднимался во весь рост и жадно вдыхал лёгкий ветер.

Отсюда, сверху, были отчётливо видны окна квартиры, в которой он жил и откуда его мать выходила на балкон, чтобы посмотреть на сына и помахать ему рукой.

Она была ещё молода, а он — так мал, что оба не мыслили себя друг без друга… Дни тянулись так бесконечно долго для одного и так быстро пролетали для другой, что оба никогда не пропускали случая обменяться взглядами: он — с Холма, отвлёкшись от своей игры, а она — с балкона, в промежутках между домашними хлопотами. Между ними ещё существовала та безусловная биологическая связь, которая указывала им на тот момент, когда кто-то хотел помахать другому рукой или просто обменяться взглядом.

И зимою, когда мальчик садился в санки, чтобы вот-вот съехать с пологого склона по сверкавшему на солнце снегу, что-то толкало женщину взглянуть в окно и проследить, не упадёт ли её ребёнок.

Минут через пятнадцать к Володе подошла медсестра и попросила пройти за нею. Дворник поднялся с медицинской кушетки, на которой разместился, отдыхая после прогулки с Сашей, и последовал за женщиной. Они прошли несколько длинных коридоров, соединявших корпуса больницы воедино. Каждый коридор заканчивался дверью, которую "проводница" каждый раз открывала специальным "квадратным" ключом.

Володе стало несколько не по себе.

"Что если назад не выпустят?" — подумал он.

Наконец они дошли до кабинета Сашиного врача. Медсестра открыла дверь, сказала что-то сидевшей за столом и пропустила дворника вперёд.

— Здрасте… — неуверенно поздоровался он, останавливаясь перед врачом.

Через две недели после поездки в "Запретную Зону" Николай Круглов снова решил серьёзно попробовать бросить пить. Чтобы занять себя, он стал ездить за город, удить на речке рыбу. С пива он перешёл на квас, который теперь покупал всегда с запасом, приносил в трёхлитровых бутылях домой и держал в холодильнике.

За месяц, в течение которого Николай не выпил ни капли спиртного, он заметно изменился внешне: пополнел, лицо его округлилось, а в глазах появился какой-то живой осмысленный блеск.

В связи с этим однажды в электричке с ним вышел казус.

Как обычно, в воскресенье, он возвращался с рыбной ловли в город. Рыбы он почти никакой не поймал, а ту, что поймал, за ненадобностью выпустил. Не чувствуя ещё усталости, Николай сидел на крайнем сидении в начале вагона, зажав коленями удилище, не снимая со спины сплюснутого пустого рюкзака.

На одной из остановок в вагон ввалилась пьяная компания молодых людей в количестве пятерых или более. Поскольку рядом с Кругловым и напротив него места были свободны, то молодёжь их сразу заняла. Один из компании, полный парень, с бородой, заиграл было на гитаре, но неожиданно перестал, уставившись на Николая.

Вечером Саша встречался с Володей. Он назначил свидание с ним в кафе "Мороженое", на Ленинском проспекте. На место встречи пришёл раньше на целый час и заказал себе пол-литра "Хирсы", креплёного вина, которое в те времена с небольшой наценкой подавали во многих кафе.

Саша и раньше бывал не раз в этом месте. Он приходил сюда, выпивал граммов триста портвейна и шёл пол дороги до дому пешком, а другую проезжал на автобусе. За рюмкой он впадал в сентиментальные размышления, грёзы, в основном касавшиеся его романтической неразделённой влюблённости.

"Вот уже минуло два с лишним года, как я впервые увидел её…" — думал и сейчас Саша, в ожидании дворника. — "Сколько произошло за это время перемен! От любви остались лишь светлые воспоминания… Я даже не ходил под её окна после того, как вернулся оттуда! И вот я снова здесь, как когда-то…"

Когда он здесь был в первый раз? Это было в тот день, когда мать отвезла кошку в ветеринарную лечебницу, где её умертвили.

— Зачем ты её там оставила?! — кричал он матери.

По истечении трёх месяцев лечения, примирившегося с женой Вишневского, выписали "на поруки". Всю дорогу домой он едва выносил её болтовню, предпочитая привычное теперь для него молчание и отвечая ей односложно. А она, будто чувствуя вину, старалась заполнить пустоты бесконечными житейскими россказнями.

Дома Алексей обнаружил большие изменения. Везде были поклеены новые обои. Шкаф, сколоченный Вениамином, покрылся "морилкой", что делало его похожим на настоящую мебель. В комнате Алексей обнаружил зеркальный платяной шкаф.

— У алкаша с рук купила! — похвасталась жена.

— Почему у алкаша? — поинтересовался Вишневский.

— Пьяный был и с бородой. Отдал дёшево, да ещё задаром помог перетащить, дурак! — пояснила она.