Как известно, 14 февраля 1961 года в квартиру весьма популярного тогда писателя В. С. Гроссмана вошли офицеры Комитета государственной безопасности СССР. Пятидесятипятилетнему хозяину предложили выдать добровольно рукописи его романа «Жизнь и судьба». А еще – указать всех, у кого есть копии. В итоге изъяли беловые и черновые экземпляры, подготовительные материалы и т. п.

[1]

Известно также, что арест романа, признанного антисоветским, не предали огласке. Формально статус автора не изменился. Три года спустя похоронами Гроссмана, согласно правилам, занималось руководство Союза советских писателей.

Торжественный ритуал соблюдался неукоснительно: траурный митинг в конференц-зале ССП, речи именитых коллег над гробом и могила на престижном Троекуровском кладбище. Официальной репутации соответствовали также некрологи в столичной периодике

[2]

.

Соблюдены были и другие правила. В частности, писательское руководство сформировало так называемую комиссию по литературному наследию. Ей надлежало заниматься изданием уже опубликованного и еще не публиковавшегося Гроссманом

[3]

.

Статья о нем критика Г. Н. Мунблита помещена во втором томе Краткой литературной энциклопедии, что было весьма значимо. Справочные издания в СССР официальную точку зрения отражали – на момент подписания к печати. Этот том подписан вскоре после смерти автора конфискованного романа

[4]

.

В 1970 году западногерманские журналы «Грани» и «Посев» опубликовали главы до той поры неизвестной повести Гроссмана – «Все течет…». Она была воспринята как безоговорочно антисоветская и вскоре отдельным изданием вышла

[6]

.

Резонанс в эмигрантской среде поначалу оказался невелик, а на родине автора будто ничего и не заметили. В 1972 году новую статью Мунблита о Гроссмане поместила Большая советская энциклопедия. Тоже вполне комплиментарную, только не сказано, что роман «За правое дело» – «неоконченный»

[7]

.

Главы романа «Жизнь и судьба» печатались в эмигрантской периодике с 1975 года. Тогда же об аресте рукописи впервые сообщил А. И. Солженицын – в книге воспоминаний «Бодался теленок с дубом»

[8]

.

Более подробные сведения вскоре предоставлены Б. С. Ямпольским. В 1976 году парижский журнал «Континент» поместил его статью «Последняя встреча с Василием Гроссманом (Вместо послесловия)»

[9]

.

Казалось бы, публикация глав арестованного романа должна была стать весьма заметным событием. Но опять невелик резонанс в эмигрантской прессе, а на родине автора вновь словно и не заметили ничего.

Для большинства читателей эмигрантской периодики литературная репутация Гроссмана оказалась спорной еще в 1970 году, после издания повести «Все течет…». Автора уже нельзя было признать исключительно советским писателем. Ну а мировая известность романа «Жизнь и судьба» подразумевала необходимость переосмысления всего литературного наследия Гроссмана. Об этом и спорили критики-эмигранты

[23]

.

В СССР переосмысление инициировано было первым изданием романа. И тогда критики утверждали, что автор, верный учению В. И. Ленина, обличал в романе деспотизм И. В. Сталина. Лишь эту версию допускала цензура

[24]

.

Отступление от канона шло поэтапно. Согласно мнению одних критиков, мировоззренческая эволюция писателя началась в 1956 году, после XX съезда Коммунистической партии Советского Союза, когда было объявлено о так называемом разоблачении культа личности Сталина. Другие утверждали, что мировоззрение Гроссмана гораздо раньше изменилось, и это почувствовали критики, бранившие в 1946 году пьесу «Если верить пифагорейцам». Ну а семь лет спустя погромная кампания в связи с романом «За правое дело» свидетельствовала, что изменения стали очевидными

[25]

.

Спор об этапах прозрения все еще продолжается. Бесспорно же, что на исходе 1950-х годов у Гроссмана – четвертьвековой опыт советского литератора, работавшего в условиях жесткой предварительной цензуры. Значит, последствия мог бы и предвидеть, когда передавал рукопись в редакцию журнала «Знамя». Точнее, должен был последствия учитывать, если в романе обличал антисемитизм как элемент советской государственной политики. Но оказался недальновидным.

Однако два экземпляра рукописи он, не дожидаясь обыска, передал друзьям. Причем каждый из хранивших не знал, кому еще доверена тайна. Следовательно, Гроссман был сразу и наивен, и предусмотрителен, что странно.

О Гроссмане после издания арестованного романа очень много написано. Даже краткий обзор публикаций мог бы стать темой исследования.

Так, подробно изучалась поэтика гроссмановской прозы, идейные поиски автора и т. д. Однако результаты этих исследований не относятся непосредственно к биографии

[30]

.

Весьма интересны результаты публицистического осмысления наследия Гроссмана в контексте политических реалий 1980–1990-х годов. Но это опять не относится непосредственно к биографии

[31]

.

Отметим, что задача описания и анализа опубликованных при жизни Гроссмана критических отзывов ставилась крайне редко. Ее обычно характеризовали как частную. А потому особенно важны работы исследователей, соотносивших реакцию критики с актуальным политическим контекстом.

Первым был А. Г. Бочаров. В 1970 году издательством «Советский писатель» выпущена его монография «Василий Гроссман. Критико-биографический очерк

[32]

.