Наше время

Привокзальная площадь никогда не умолкала. Разве что ночью поток людей на ней немного стихал, становился более размеренным, сонным. Однако сейчас, даже несмотря на дождь, льющий с самого утра, игнорируя ветер, вот-вот грозящийся стать штормовым, люди сновали туда и обратно, перебрасывали сумки из рук в руки. Здоровались, прощались. Обнимались с радостными улыбками и плакали, поднимая руки в жесте прощания. Разговоры, крики, призывы таксистов и объявления диспетчера вокзала сливались над этой толпой монотонным неразборчивым шумом, вливаясь в гул ветра и стук крупных капель весеннего дождя.

Впрочем, Кирилл чувствовал себя в этой суете как рыба в воде. Толпа была его родной средой, практически домом, а до недавнего времени – и средством добычи «пропитания». И пусть в последние годы его судьба совершила крутой виток, кардинально сменив направление, он все еще не утратил нюх, навыки и зоркий глаз карманника. Вот и сейчас, сидя за столиком в тихом кафе, краем уха вслушиваясь в разговор приятеля по телефону и потягивая шикарный кофе, он почти неосознанно, на инстинктах, «прочесывал» взглядом всю эту толпу за стеклом. И не хотел вроде, а отмечал торчащее портмоне в кармане молодого шалопая, или не застёгнутую сумку у мамаши, вытирающей глаза платком. И руки начинали зудеть, пусть сейчас Кирилл уже не имел никакой нужды доставать деньги подобным образом.

Поезд, на котором должен был прибыть посыльный, задерживался из-за шторма, обрушившегося на центральные области и грозящегося вот-вот захлестнуть их город. Так что им с Дэном ничего не оставалось, кроме как ждать, чтобы потом встретить человека и отвезти к боссу.

Она знала, что вернуться будет тяжело. У Марины не имелось никаких сомнений на этот счет. Слишком опустошительной была ее жизнь в этом городе. Чересчур разрушителен побег. И за спиной осталась тонна нерешенных, оборванных нитей, связей, вопросов. Все это давило на голову и плечи, заставляло то и дело разминать шею, которую в буквальном смысле ломило от напряжения.

Раньше это бы только взбодрило ее, заставило бы испытать адреналиновый кайф, подарило бы ощущение того, что она способна на все. Сейчас же лишь утомляло, Марина изменилась за это время. Собственно, меняться она начала даже раньше, что и привело к ее побегу. В один, далеко не прекрасный вечер, ощущая себя бесконечно уставшей и не ощущая уже никакого эффекта от бесчисленных таблеток, которые глотала горстями, Марина вдруг поняла, что это все ее убивает. Все и вся: и ее собственная гордыня, жажда что-то кому-то доказать, бесконечная борьба со всеми вокруг, обида, неиссякаемые требования отца. А больше всего – Миша… Это все уничтожало саму ее суть.

И она ушла. Ушла так, как и жила здесь – разрушительно, сметая все на своем пути. Разрывая все связи. Марина понимала, что никто не поверил, будто бы она погибла или хоть пострадала, Боже упаси! Собственно, даже не пыталась убедить в этом тех, кого и любила, и ненавидела одновременно. Просто не могла больше так жить, что-то в ней надломилось. И она давала это понять окружавшим людям. Чтобы ее оставили в покое. Наверное, ранее в подобных случаях женщины бежали в монастырь, Марина же просто сбежала от того, что больше не могла выносить.

И, казалось, они это поняли. Во всяком случае, на какое-то время ее все оставили наедине с самой собой.

Почти год после этого она жила совсем иначе, чем всю жизнь до того. Иногда Марина сама себя не узнавала в том человеке, которым стала или же притворялась. Но неожиданно обрела какое-то подобие равновесия и покой, ей стало если и не легче, то хоть спокойнее.