За мостом поджидали. Кажется, четверо. Туман в ущелье стоял такой, что не различишь. Даже связанные из берёзовых жердей перила еле проглядывали сквозь мглу. Силуэты всадников темнели сгустками тумана, доносилось фырканье лошадей. Гренцлин натянул уздечку, мягко осаживая своего мерина. Переложил поводья в левую руку, откинул правую полу епанчи, нащупал у бедра полированную рукоять седельного пистоля. Перевёл дыхание, прочистил горло.

— Господа… — Как всегда, вышло слишком тихо. Гренцлин напряг голос: — Господа! Имею ли я честь говорить с людьми барона Морбонда? — Из его рта курился пар и смешивался с туманом.

Один всадник двинулся навстречу, копыта захрустели по утреннему ледку. Трое остались стоять. Пожалуй, это была демонстрация отсутствия враждебности.

— Я барон Морбонд, бан Леденицкий. — Голос всадника был твёрд и по-стариковски скрипуч. — И это граница моих владений. Кого я имею удовольствие принимать у себя?

Барон остановился саженях в пяти от Гренцлина, уже на мосту. На этом расстоянии туман уже не скрывал очертаний, но приглушал цвета, и геральдический

argent

правой половины плаща казался серым,

azure

левой половины — грязно-сизым. Под распахнутым плащом виднелась кираса дублёной кожи и торчащий над поясом эфес. Широкий берет лежал на голове барона как грелка, набок свешивалось страусиное перо. Коротко остриженные под парик седые волосы обрамляли квадратное лицо, так глубоко и несимметрично изрытое морщинами, будто его долго, остервенело мяли для придания квадратной формы. Седые усики и эспаньолка, однако, были подстрижены ровно. Мелкие глазки поблескивали из темноты глазниц.

Эти уродливо оттопыренные уши, этот простецкий нос картошкой, эти гневно взъерошенные брови, разрезанные морщиной посредине, эти сощуренные глаза, полные ума и огня, Гренцлин впервые увидел в пятнадцать лет — гравированный портрет на фронтисписе толстого фолианта «Theatrum naturae». Гренцлин, тощий и прыщавый школяр, отличался таким усердием в учёбе и таким благонравием, что сам отец схолиарх в виде исключения дозволил ему работать в зале запрещённых книг. Знаменитый трактат Арродеса был первым, на что Гренцлин набросился — и был поражён тем, что не нашёл в нём никакой крамолы, ничего еретического. За что запретили это учёное сочинение, не касавшееся ни политики, ни вопросов веры?

Гренцлин стал искать ответ в биографии Арродеса, но не нашёл и там. Знатный вельможа и богач, Арродес посвятил жизнь наукам. Он основал Вольное философское собрание, куда привлёк всех видных учёных королевства; он на свои деньги основал обсерваторию, кунсткамеру, анатомический театр и богатейшую в стране библиотеку, но не ограничился меценатством, а самолично предался учёным изысканиям. Он добился докторского звания, презренного в светских кругах, и носил его с гордостью, вопреки насмешкам других нотаблей. Он не занимал государственных должностей, но был принят при дворе, и не приходилось сомневаться в его благонадёжности. Почему же была запрещена его книга?

Отец Мерцедоний, наставник Гренцлина, рассеял его недоумение. Наставник рассказал, что во времена публикации «Театра природы» естественными науками можно было заниматься свободно. Но затем в стране появились алмеханики. Никому неведомо, откуда они пришли, но знали и умели они безмерно больше, чем Арродес и всё его Вольное философское собрание. Оказав неоценимые услуги короне, Гильдия алмехаников добилась монополии на любые промыслы алхимические (то есть сопряжённые с трансмутацией философских солей) и собственно алмеханические (то есть относящиеся до умных машин). Всем, кто не принадлежал к Гильдии, исследования сих предметов были запрещены, и книги о них изъяты, в том числе и трактат Арродеса, ибо он содержал чертежи счётных машин и рассуждения об электризующем действии смоляной обманки. Оставалось только гадать, как смотрит на всё это сам Арродес. Во всяком случае, он не протестовал открыто. Вольное философское собрание было официально распущено.

Живого Арродеса Гренцлин увидел только через четыре года. Юный выпускник схолариума прибыл в столицу на крыше казённого дилижанса, в своём единственном залатанном кафтане, сгорая от жажды служить королю и отечеству. Благодаря прекрасным рекомендациям от теосевитов его охотно приняли на службу в Тайную коллегию. Но, к величайшему разочарованию, назначили на самую жалкую и недостойную его способностей должность — простым филёром. Сменяясь с другими такими же бедолагами, Гренцлин должен был днём и ночью шляться по столице и следить за Арродесом. Да, именно за ним.

В первый же день Гренцлин узнал об этом человеке больше, чем из всех его опубликованных биографий. Прежде всего выяснилось, что Арродес — враг короля. Нет, он был по-прежнему принят при дворе, удостаивался высочайших аудиенций и даже приглашений к ломберному столу его величества — а за этим столом сходилось самое избранное общество в королевстве. И всё-таки весь город откуда-то знал, что король Вратислав ненавидит Арродеса — ненавидит как никого другого. Собирание слухов (как и распускание оных) принадлежало ведению Тайной коллегии, а слухи твердили, что Арродес был одним из последних фаворитов стареющей королевы-матери Роксандры, и что имел нескромность всё разболтать друзьям, за что и навлёк её смертельную ненависть. Что королева-мать, будучи родом с Солёных Озёр, свято чтила тамошние обычаи мести за оскорблённую честь. Что по этим обычаям женщина не могла мстить сама, а должна была поручить эту обязанность ближайшему родственнику-мужчине.