Автор книги, первый том которой предлагается теперь вниманию русского читателя, швейцарский ученый Фридрих Кирхейзен, давно уже составил себе имя среди специалистов как автор превосходной свободной библиографии о Наполеоне (1-e изд. 1902 г., 2-е, сильно дополненное, 1908). Как увидит читатель из его собственных вступительных слов, он всю жизнь посвятил собиранию и изучению материалов для своей работы, и теперь приступил к ней во всеоружии. В настоящее время в Европе немного специалистов, которые могли бы тягаться с Кирхейзеном в знании литературы о Наполеоне и его времени: итальянец Лумброзо, автор более ранней библиографии о наполеоновской эпохе (1897) и редактор “Revue Napoléonienne”, француз Э. Дрио, который с прошлого года стал издавать “Revue des études Napoléoniennes”, Артур Шюке, профессор в Нанси Паризе. Ни один из них, однако, не решился предпринять составление общего труда о Наполеоне и его времени, хотя каждый из них дал множество специальных этюдов по различным вопросам, касающимся истории консульства, Империи и личной биографии Наполеона.

Кирхейзен не остановился перед колоссальными трудностями задачи, и у нас все основания ждать, что он сумеет их преодолеть.

Таким образом, последняя общая работа о Наполеоне будет опять написана не французом, так же как две предшествовавшие. Лучшие

монографии

о Наполеоне, несомненно, принадлежат французам. Достаточно назвать имена Сореля, Вандаля, Уссе, Масона, тех же Дрио, Шюке и Паризе. Но до появления книги Кирхейзена лучшими общими трудами были книги англичанина и немца: Дж. Голландца Роза и Fournier.

[1]

Теперь появляется еще один общий труд нефранцуза; Кирхейзен, как уже упомянуто, швейцарец. Нет ничего удивительного в таком именно распределении работы между французами и нефранцузами. После того как Тьер дал классическую для своего времени “Историю консульства и империи”, французы охотнее занимаются собиранием материалов и исследованиями по отдельным вопросам. Они не хотели конкурировать с художественно законченной книгой Тьера, которая много читается и сейчас, несмотря на устарелость и существенные научные недочеты. Кроме того, быть может, французский историк чувствует, что он не может внести в общую работу о Наполеоне необходимого беспристрастия. Положение иностранца в этом отношении лучше. Им легче сохранить беспристрастие.

Особенно благоприятно поставлен в этом отношении швейцарец. Если какая-нибудь европейская страна может быть свободна от чувства признательности или ненависти к Наполеону, так это – Швейцария. Швейцарский ученый может говорить о Наполеоне без итальянской восторженности, без прусской ненависти, без английской сконфуженности. Судя по первому тому, Кирхейзен сумеет до известной степени сохранить это драгоценное, столь необходимое историку и столь редкое качество. В общем, он, конечно, поклонник Наполеона. Иначе и a priori трудно было бы объяснить, что человек целую жизнь посвятил работе над его биографией и историей его времени. Но преклонение перед гением Наполеона, по-видимому, не будет мешать Кирхейзену выносить правильные суждения о нем в тех случаях, когда эти суждения должны быть отрицательными. Sine ira, но не совсем sine studio. Не будет холодного бесстрастия, замораживающего изложение, но будет известный объективизм, охраняющий от чрезмерных восторгов и не позволяющий превращать научные объяснения в ненаучные оправдания или порицания.

“Сколько ни вычеркивать, ни выпускать и ни искажать, – после того, что я сделал, теня трудно стереть с лица земли, – писал Наполеон в “Mémorial de Sainte-Hélène”. “Историк всегда будет вынужден упомянуть об Империи. И, если в груди его бьется сердце, он все-таки воздаст мне хоть долю справедливости. Задача его будет легка. Подвиги говорят сами, они сияют, как солнце!”

“Я закрыл анархистскую бездну, распутал хаос. Я смыл кровь с революции, облагородил народы и укрепил на тронах монархов. Я возбудил всеобщее соревнование, наградил все заслуги и расширил границы славы. Все это уже нечто! И можно ли меня упрекнуть в чем-либо, в чем историк не сумел бы меня защитить?”

Многие пытались уже с большим или меньшим успехом изобразить жизнь Наполеона. Они старались показать, что для возвеличения и управления Франции и для придания гнилой Европе жизненных сил и твердой точки опоры он не мог действовать иначе, чем действовал. Его деспотизм и диктатура его были необходимы для того, чтобы положить предел анархии и беспорядкам, подтачивавшим благосостояние страны и народа. Без своего безграничного честолюбия Наполеон никогда не свершил бы своих великих подвигов и, быть может, он был не так уж не прав, когда говорил: “Тут историку придется, может быть, пожалеть, что это честолюбие не было удовлетворено вполне, до конца”.

Полная критическая история Наполеона еще не написана.

Я поставил себе задачей изобразить историю Наполеона в теснейшей связи с историей Европы и Соединенных Штатов Северной Америки его эпохи, то есть от тринадцатого вандемьера и года (пятого октября тысяча семьсот девяносто пятого года), от того дня, когда Бонапарт вмешался в политические события Франции, до второго отречения императора Франции (двадцать второго июня тысяча восемьсот пятнадцатого года). Жизнеописание героя, являющееся центральным пунктом моего труда, рассчитанного на восемь – двенадцать томов, будет прослежено с самых истоков его вплоть до смерти Наполеона на пустынном скалистом острове Святой Елены. В задачу историка входит не только добросовестное и правдивое изображение фактов, но и анализ каждого элемента в отдельности, в его возникновении и развитии. Только таким образом может быть вынесен справедливый приговор относительно влияния личности и деяний героя на ход всемирной истории.