Гринвичский меридиан

Лавряшина Юлия

— Я люблю тебя, Пол, — жалобно вскрикнула она. — Я так люблю тебя! Мне больше ничего не надо в жизни… Я это поняла, когда ты… когда тебя…

Она подалась к нему, не страстно, как бывало, а точно ища защиты… Пол отшатнулся… Чтобы не видеть ее, он впился в лицо руками.

— Почему я не умер? — пробормотал он…

"Умереть бы… сейчас… глядя в ее глаза…" — мелькнуло у него в мыслях. Она гладила его лицо так робко, что в пору было заплакать от жалости к ней. Оцепенев, он понял, что не знал ничего лучше этих легких прикосновений.

— Пожалуйста, Пол! Пожалуйста…

— Пожалуйста? — выдохнул он и с силой опустил ее руки. — Я тоже говорил: пожалуйста. Ты не услышала. Я не… виню тебя. Я уезжаю…

О ЛЮБВИ… — новый роман Юлии Лавряшиной «Гринвичский меридиан».

Глава 1

Кровь брызнула веером, расцветила седые космы травы. Меня мягко качнуло и еще глубже опустило в пучину не то сна, не то видения. Ведь то, что происходило перед моими глазами, не могло быть на самом деле. Мой исхоженный всеми тропками, десятки раз рисованный бор внезапно заселился злобными пришельцами с визжащими пилами. Я понимала, что они хотят убить его, затем и пришли, а меня окончательно замуровать в городе, и ничего не могла поделать, потому что невозможно вмешаться в течение сна.

Тот человек, чья кровь обожгла траву, тот странный седой человек мог это сделать, ведь он тоже принадлежал призрачному миру, где бор — не бор, где люди — не люди, и где меня просто не было. Я смотрела на этот мир, но находилась вне его. А тот человек — внутри. И там, в моем видении, он корчился от боли, схватившись за ногу, пораненную трясущимися от ярости зубьями пилы. Весь низ серой штанины потемнел от крови, но тот человек так и не издал ни звука. Глотнув крови, пила ткнулась в землю и удовлетворенно затихла. Все затихло с нею вместе. И тот человек молчал, только крупные зубы его все сильнее впивались в нижнюю губу.

Я подумала: "Это самый страшный из моих кошмаров". Я даже не понимала, что он значит. Почему этот немолодой человек снова подползает к сосне, волоча окровавленную ногу? И чего хотят эти люди в оранжевых касках? И кто те, другие, что сбились жалкой кучкой поодаль?

Колыхание солнечного света окружало все фигуры сиянием, и они казались плоскими и вытянутыми, как у Дионисия. Вот только святыми они не выглядели… Во всей этой картине было нечто мистическое, потому что сияние постепенно гасло, и я не могла найти этому земного объяснения. Но сны этого и не требуют.

И вдруг я поняла, что не сплю, потому что по моей щеке скользнула капля дождя. Схватившись рукой, я убедилась, что она и вправду мокрая, и едва не вскрикнула. И сразу все: запахи перезревшего за лето бора, приглушенные голоса людей, влажность ветра, — проникли в меня и заполнили настолько, что чуть не разорвали. Оказывается, небо постепенно затянулось тучами, вот почему угасло сияние. Запахло скошенной травой, которую собирали для скота жители окраины, хотя самого сена нигде не было видно — ни стелющихся по обновленной зелени сухих волокон, ни маленьких стожков. Будто сам воздух источал грусть увядания, в которой чувствовался привкус полыни и сладость клевера. Я ощущала этот лес и понимала его, как всегда пыталась понять и вжиться в то, что рисовала. Но эти люди, наводнившие его, были непонятны мне и этим пугали. Как пугал весь мир за пределами этого бора.

Глава 2

Моя квартира и впрямь была чересчур большой. Когда я заканчивала уборку, то уже еле дышала. Я предлагала Славе продать ее и купить мне маленькую комнатку в этом же районе. Деньги пригодились бы ему в Париже… И он понимал это не хуже меня, но все равно кричал, швыряя в чемодан белье: "Не заставляй меня чувствовать себя еще большей сволочью, чем я есть!"

Я и не считала его сволочью, ведь мы оба были несчастны вместе. Он от того, что женился на мне раньше, чем встретил на гастролях Жаклин, а мне казалось чудовищным, что я живу с человеком, при взгляде на которого у меня если и замирает сердце, то лишь от страха. Но мы оба тянули бы эту мучительную канитель еще долго и, может быть, так состарились бы и умерли, не освободившись друг от друга.

К счастью, Жаклин не собиралась приносить себя в жертву. Презрев возвышенные терзания наших русских душ, она села в Париже на самолет и прилетела в Москву, а оттуда в наш городок, названия которого во Франции не знали даже наши эмигранты.

Когда я открыла дверь и увидела на пороге Жаклин, меня охватила такая безумная радость, будто она хотела увезти в Париж не моего мужа, а меня. Даже не подозревая до этой секунды о ее существовании, я поняла все с первого взгляда. Просто прочла их немудреную историю в живых, выразительных чертах ее лица. Жаклин была немного старше и меня, и Славы, и это тоже радовало — мы оба были слишком детьми, потому и мучили друг друга.

Слава и впрямь казался насмерть перепуганным, нашкодившим мальчишкой, когда выскочил в переднюю и увидел свою французскую подругу. Его тонкое горбоносое лицо покрылось алыми пятнами, а длинная шея вытянулась еще больше. Он все лепетал: "Томочка! Томочка!", и прижимал свои изящные руки к пылающим щекам. Мне было смешно смотреть на него.