Дородный кучер с ходу осадил лошадей. Седок покинул щегольскую коляску и пошел, сутулясь, к чугунной ограде.

Немногие прохожие, оказавшиеся в этот ранний час на набережной Мойки, почтительно сторонились: всемогущего графа Бенкендорфа узнавал каждый житель Петербурга.

Войдя в ворота, граф направился по садовой дорожке к длинному одноэтажному зданию, крашенному охрой, как все присутственные места в столице. Массивные двери особняка настежь распахнулись, потом наглухо закрылись.

В Третьем отделении собственной его величества канцелярии начался обычный деловой день.

Прошло около десяти лет с тех пор, как император Николай I осуществил мысль о коренном преобразовании тайной полиции. Мысль была счастливая и вполне своевременная. Прежние органы секретного надзора сами вынесли себе смертный приговор: они проглядели заговор 14 декабря 1825 года. Вновь созданное Третье отделение и корпус жандармов, объединенные в надежных руках Бенкендорфа, призваны к исследованию всех происшествий, относящихся до высшей полиции.

Это случилось давно, в 1830 году, в Москве. Император Николай I в сопровождении графа Бенкендорфа посетил бал в дворянском собрании. Милостиво-холодно отвечал он на изъявления верноподданнических чувств, равнодушно наблюдал за танцами.

Белокаменная представила на этот бал всех признанных красавиц. Танцующие пары едва двигались по переполненному залу. Все стремились задержаться хоть на короткий миг там, где пребывал император, окруженный свитой. Но он начинал скучать. Его глаза равнодушно скользили по танцоркам, пленявшим роскошью нарядов.

В это время неподалеку от царя впервые проплыла в танце девушка, совсем еще юная, вовсе не отличавшаяся богатством туалета. Может быть, на придирчивый взгляд, ее бальные перчатки и атласные башмачки показались бы даже и не очень свежими. На какой-то миг она подняла на императора светлые, чуть-чуть раскосые глаза и тотчас опустила ресницы.

Вскоре танцорка, слегка порозовевшая от движения, снова появилась. По-видимому, она не осмелилась еще раз взглянуть на венценосца. Но, казалось, потоки света лились только на нее.

Николай Павлович привычно выпятил грудь, коснулся рукой стоявшего рядом графа Бенкендорфа.

Император, вернувшись в Петербург, снова вспомнил о московской красавице. Престарелая фрейлина царицы Екатерина Ивановна Загряжская оказалась родной теткой Натальи Гончаровой. Николай Павлович повторил перед ней горячие комплименты прелестной Натали.

Екатерина Ивановна, давно привыкшая к почетному забвению на фрейлинской половине дворца, вдруг ощутила всю прелесть мечтаний о благостном повороте судьбы. Уже послала было многоопытная фрейлина тайную весточку в Москву, сестрице Наталье Ивановне… А император опять умолк.

Даже граф Бенкендорф, хорошо осведомленный о любовных эскападах его величества, считал, что московский случай предан забвению.

Но именно на Наталье Гончаровой вздумал жениться Пушкин. Мать невесты потребовала у жениха удостоверение от высшего правительства в том, что не числится он ни в бунтовщиках, ни в подозрительных. Хитро придумала Наталья Ивановна: авось, когда дойдет дело до царя, даст понять – выдавать ли замуж приглянувшуюся ему Наташу?

Николай Павлович, выслушав доклад графа Бенкендорфа, был взволнован. Новость оживила его воспоминания.

В Петербурге еще стояли белые ночи, но уже чуть потемнели прозрачные воды Невы. На раскаленных улицах столицы некуда укрыться от зноя. Только вековые парки, раскинувшиеся на невских островах, манили прохладой.

Под вечер сюда вереницей тянутся экипажи. Изящные дамы, совершающие прогулку, подобны пышным цветам разгорающегося лета. Даже чопорные молодые люди, сопровождающие красавиц, позволяют себе по летнему времени вольности в туалете: у одного чуть заметной искрой играет галстук, на другом – жилет светлых тонов. Дамы и кавалеры, покинув экипажи, медленно прогуливаются по аллеям Каменного острова. Смелое смешение красок словно создано для того, чтобы привлечь взор живописца.

Изысканную картину портят, пожалуй, только те любители природы, которые добираются из города собственным пешим ходом. Запыленные и взмокшие от жары, они держатся, правда, на почтительном отдалении. Но разве и малое пятно не портит картину, в которой художник все обдумал, все предусмотрел?

По счастью, эти незваные и непрошеные посетители являются только по воскресеньям и в другие табельные дни. В остальное время никто не нарушает летнего отдохновения избранного общества на Каменном острове.

Величественно-плавно текут могучие воды Невы, и гордо глядятся в их темное серебро барские дачи, раскинувшиеся на зеленых берегах. Одну из лучших дач, стоящую на берегу большой Невки, снимает, как значится в контракте, супруга камер-юнкера высочайшего двора Александра Сергеевича Пушкина. Злые языки судачат, что Наталья Николаевна сняла эту дорогую дачу в счет будущих доходов мужа от журнала. Но мало ли болтают досужие завистники! Ведь первый номер «Современника» еще в апреле вышел в свет, – стало быть, и доходы тоже, конечно, будут.

На городской квартире Пушкиных было пусто и неуютно. Александр Сергеевич проснулся поздно и долго прислушивался к непривычной тишине. Даже в детской – и в той давящая тишина. «Не отправиться ли на Каменный остров? – подумал он и тотчас отогнал от себя соблазнительную мысль. – Заделался журналистом – вези воз!»

Пушкин быстро оделся, позавтракал в одиночестве в столовой и прошел в кабинет.

Бросилось в глаза письмо из Михайловского. От этого письма стал грустен. Там, в Михайловском, и годы изгнания, и молодость, и «Евгений Онегин», и «Борис Годунов», а теперь и свежая могила матери. Но зять, Николай Иванович Павлищев, знай пишет свое:

«Доход от имения следует исчислить в настоящее время в сумму… а можно бы было получить при должном управлении… – для убедительности аккуратно выписаны колонки цифр. – Расходу ныне… – продолжает Николай Иванович, – а при разумном же хозяйствовании можно было бы сберечь…» Между строк проглядывает плохо прикрытая алчность. Как бы ему, Павлищеву, законному супругу Ольги Сергеевны, рожденной Пушкиной, не упустить собственного интереса… Ольге Сергеевне еще недодано обещанное приданое, а пока управляет Михайловским батюшка Сергей Львович, староста и мужики последнее разворуют. Словом, когда же примет Александр Сергеевич, как старший наследник материнского имения, неотложные меры?..

Поэт отбросил недочитанное письмо и взялся за «Северную пчелу». Издатель «Пчелы» Булгарин на днях объявил, что будет говорить о пушкинском журнале «всенародно». И вот уже в третьем номере подряд строчит откровенный донос на «Современник» и его издателя.

Еще нежится под блеклым солнцем невозмутимая Маркизова лужа, словно кто-то положил зеркало перед Санкт-Петербургом: любуйся, град Петров!

Но вдруг рванет с моря ветер, замутится Маркизова лужа, подернется беспокойной рябью Нева. Мелкий, холодный дождь то затянет весь город непроглядной пеленой, то сызнова горят в небе золотые купола.

Осень то притаится в дальних болотах, то вдруг объявится на невских островах. Где плеснет яркой киноварью на дрожащую осину, где оберет первый пожелтевший лист. А ветер подхватит горемыку и погонит неведомо куда.

Ниже опустилось небо, вот-вот сольется с белесыми водами Невы. А к ночи прочертит огненный след по всему небосводу летучая звезда и погаснет в сонных водах. За ней устремится вторая, третья – ни одна не вернется в родную высь. Только вспыхнет в речной глубине прощальный луч.

А с утра опять обойдет осень сады и парки. Где прошла, там стынут, не просыхая, новые лужи.

Все больше пустеет Каменный остров. Только Пушкины не думают перебираться в город – Александр Сергеевич ищет новую квартиру. Эти хлопоты пришлись ему совсем не ко времени, но в доме Баташева на Гагаринской набережной Невы оставаться невозможно.

Пушкин долго терпел неудобства: подъезд закрывают рано вечером, дежурного дворника нигде не найдешь. Вспылил наконец Александр Сергеевич и выразил неудовольствие управляющему домом. Тот отнесся к жалобе совершенно равнодушно: недовольных, мол, жильцов насильно никто не держит. Про себя же управляющий помнил очень хорошо – именно от господина Пушкина плата за квартиру поступает весьма неаккуратно. Кто же будет потакать претензиям такого плательщика?

А Пушкин вспылил еще больше и объявил о расторжении контракта. Управляющий не мог скрыть полного удовольствия: осенью, к всеобщему съезду в столицу, великолепная барская квартира не будет пустовать. Кто бы ее ни снял, наверняка будет платить исправнее.

Вот и пришлось Александру Сергеевичу заняться неожиданными поисками. Прощай, тихая Гагаринская набережная и светлые просторы Невы! Авось удастся хоть сократить расходы на новом жилье. Подходящей квартиры, однако, не находилось.

Александр Сергеевич возвращался на дачу и здесь, в семейном кругу, отдыхал.

Ни поэты, ни прозаики, описывающие Петербург, не ищут вдохновения в мутных водах реки Мойки. Ленивой змеей вьется по городу узкая речушка. Нечего о ней сказать. Правда, расположилось на набережной Мойки Третье отделение собственной его величества канцелярии да ежедневно ездит сюда Бенкендорф. Можно, стало быть, считать, что на Мойке находится некоторым образом средоточие власти.

По осеннему времени, когда хилые, озябшие деревца, томящиеся за чугунной оградой, поспешно сбрасывают летний наряд, с набережной можно увидеть в глубине сада длинное одноэтажное здание. Приедет сюда граф Бенкендорф, пройдет в кабинет, придвинет к письменному столу тяжелые кресла, раскроет бумаги, и… даже случайные прохожие стараются не задерживаться подле чугунной ограды, выходящей на Мойку.

А других достопримечательностей на Мойке и вовсе нет. Стоят на ее берегах доходные дома, смотрят в реку. Но что увидишь в этих лениво-сизых водах?

Подле Конюшенного моста высится доходный дом княгини Волконской. Дом как дом, как все угрюмые доходные дома в Петербурге. Здесь снял квартиру Александр Сергеевич Пушкин.

В квартире одиннадцать комнат и службы: людская, кухня, конюшня, винный погреб, прачечная, ледник и опять людские. Квартира большая, а хозяевам, видать, тесно. Самая неудобная – проходная – комната отведена под кабинет Александра Сергеевича. За одной дверью – детская, где шумят дети и няньки. За другой дверью – гостиная, в которой Наталья Николаевна принимает светских приятельниц.

За именинным столом собрались давние и близкие друзья семейства Карамзиных. Виновница торжества, Софья Николаевна может быть довольна. В скромной дачной столовой тесно от гостей. Никто не пренебрег приглашением.

Дружеские речи тонут в веселом смехе. Тосты следуют один за другим. Сентябрьское солнце льет в окна неожиданно щедрые лучи.

Именинный обед не отличается, правда, ни роскошью, ни изысканностью блюд. Но не тем и славится дом Карамзиных. Сюда ездят ценители умной, тонкой беседы, сюда тянется молодежь, чтобы взглянуть на прославленных людей, которые бывают здесь запросто. Здесь между разговором о поэзии можно узнать свежие новости, касающиеся придворных или министерских сфер. Недаром Софья Николаевна, признанная царица этого салона, умеет сделать так, что здесь по собственной охоте бывают и высшие сановники, и гвардейская молодежь, и будущие поэты из студентов. Тут собираются и титулованная знать, и таланты, увенчанные славой, и подающие надежды молодые люди, разумеется, из хороших фамилий.

Но сегодня за именинным столом присутствуют только самые близкие друзья. И так было немало хлопот и волнений с этим обедом у хозяйки дома. Теперь Екатерина Андреевна, ко всем благосклонная, приветливо улыбающаяся, сидит во главе стола, а рядом с ней вкушает хлеб-соль почетный гость и давний друг Василий Андреевич Жуковский.

Молодежь шумит. Наполняются бокалы и дружно поднимаются за здоровье именинницы. К Софье Николаевне тянется чокаться ее брат Александр Николаевич, офицер гвардейской артиллерии, мечтающий, впрочем, о поприще поэта и журналиста. Его перебивает младший брат Владимир, по семейному, не очень почтительному, прозвищу «Вошка». Но как же и отнестись всерьез к студенту университета, рассеянно блуждающему между науками и туманными влечениями юного сердца?

Александру Сергеевичу повезло – через день после именин у Карамзиных ему удалось раздобыть десять тысяч рублей под заемное письмо у прапорщика в отставке Юрьева. Василий Гаврилович Юрьев славился паучьей хваткой даже среди петербургских ростовщиков. Разумеется, против кабальных условий займа спорить не приходилось… По крайней мере деньги явились.

Пушкин срочно уплатил в типографию, где печатался третий номер «Современника». Расчистил Наташины долги у модисток. По этим счетам можно было безошибочно судить о наступлении бального сезона. Первые балы уже состоялись во французском и австрийском посольствах. Даже голландский посланник Луи Геккерен, не дающий ни балов, ни раутов, разослал приглашения на музыкальный вечер. Приемный сын посланника долго смеялся над этой хитрой выдумкой: божественные мелодии обойдутся почтенному барону куда дешевле, чем шампанское!

Приглашения в голландское посольство не получили, конечно, ни камер-юнкер высочайшего двора Пушкин, ни его супруга. Все отношения между голландским посланником и домом Пушкина прерваны, хотя – видит бог – не по вине барона Луи Геккерена. Посланник его величества короля Голландии, правда, не жаждет продолжать сомнительное знакомство с завзятым русским вольнодумцем, но он не расстается с надеждой: при встрече в свете он найдет случай предостеречь госпожу Пушкину. Время пришло.

Посланник ждал удобного случая, а встреча могла произойти каждый день. Уже назначены балы, на которых ожидают приезда государя и членов августейшей семьи.

Казалось бы, кто вспомнит теперь о скромных именинах, отпразднованных на царскосельской даче у Карамзиных? Но Пушкины начали выезжать. Барон Дантес-Геккерен следовал как тень за Натальей Николаевной. И стоустая молва шла за ними.