Это книга о современной Японии и о японцах. Как они видят окружающий мир и себя в нём, как относятся к другим людям, к вещам, к идеям. Почему думают и поступают так, а не иначе. Одним словом, как они вообще живут. Написана в форме очерков на основе личных наблюдений и впечатлений.

Интерес к Японии питается тремя главными источниками.

Во-первых, это единственная за пределами евро-американской цивилизации страна, добившаяся мирового успеха. Всем, и в первую очередь европейцам с американцами, любопытно, что это за люди такие японцы, как ухитрились попасть в число мировых лидеров. Западному человеку вообще непонятно, как можно быть передовым и не западным. Интерес развитых стран, словно рупором, усиливается их средствами массовой информации, учёными, писателями, аналитиками и резонирует по всему миру. Да и сам мир не прочь поближе узнать, что это за фрукт такой уникальный, Япония. Что в Бразилии, что в Арабских Эмиратах — куда ни глянь, японские телевизоры да автомобили, а между ними — девушки в кимоно с икэбаной. В России то же самое, кроме того, Япония — наш ближайший сосед.

Географическое положение территории, на которой зародилась японская цивилизация, оказало большое влияние на её характер и отношения с внешним миром. По теории профессора Калифорнийского университета Джареда Даймонда, острова Индийского и Тихого океанов, в том числе и Японский архипелаг, были заселены современным человеком позже, чем внутренние районы Евразийского континента. Он предположил, что около 13 тысяч лет назад человек современный покинул ближневосточный «полумесяц плодородия», где освоил земледелие и животноводство, и начал продвигаться одновременно в двух направлениях: на запад, в сторону Европы, и на восток, в сторону Индии и Китая (Diamond, 2005). Ход эволюции человечества и маршруты его миграции определили японцам место в тени двух могучих цивилизаций, индийской и китайской. В течение веков они выступали в роли доноров, снабжавших соседние народы результатами своей интеллектуальной деятельности. Соседи вели себя по-разному: одни охотно заимствовали и использовали получаемые знания, другие жили как жили, веками ничего не меняя.

Если теория Даймонда верна, то первыми обитателями Японского архипелага, вероятнее всего, были переселенцы из восточной части Евразийского материка, впоследствии ставшей Китаем и Кореей. Возможно, с ними смешались обитатели островов, расположенных к югу от Японии. Материковая и островная культуры пошли в своём развитии разными путями, но контакты между ними носили постоянный характер. Материковая культура развивалась быстрее хотя бы в силу более оживлённых контактов между соседями.

В течение веков волны переселенцев из материковых областей накатывали на Японские острова, принося с собой новые знания, трудовые навыки, верования. В японских летописях говорится о больших группах переселенцев с Корейского полуострова уже в начале III века. В середине V века в Японии насчитывалось около 20 тысяч потомственных прядильщиков шёлка, предки которых прибыли с материка. Что касается визитов протояпонцев в Китай, то летописи датируют первые поездки II веком н. э. (Nyozekan, 68). Более ранние контакты не фиксировались из-за отсутствия письменности на островах. Поэтому вывод авторов «Истории древней Японии» о том, что «значительная часть населения исторической Японии была образована выходцами с материка, а сама древнеяпонская культура сформировалась при непосредственном участии переселенцев» (Мещеряков, Грачев, 365) выглядит убедительным.

Имея в своём распоряжении неограниченные пищевые морские ресурсы, а за морем — неиссякаемый источник полезных знаний и умелых людей, японцы не испытывали особой необходимости придумывать что-то самим. Довольно рано в сознании их предков сложился устойчивый стереотип: хочешь узнать что-то новое — поезжай на материк. Со временем он окреп и превратился в традицию, передаваемую через поколения от предков к потомкам. По ходу заимствований не имевшие своей письменности японцы переняли и китайскую систему письма, а письменность в свою очередь окончательно закрепила традицию. А прочнее традиций в Японии ничего не было, потому что их освящает древняя религия

Заимствуя, имитировали не всё, а только то, что считали подходящим и полезным. Например, индийская технология заливного рисосеяния быстро прижилась в Японии, а традиции животноводства оказались невостребованными. Ближе познакомившись с китайским конфуцианством, японцы сделали его основой государственного управления, но самое главное — статус правителя — обошли. В Китае император происходил из простых смертных и правил по поручению неба, поэтому его смена не противоречила высшей воле. А японцы считали своего императора прямым потомком богов, и в соответствии с традициями

Заливное рисосеяние.

Готовность пользоваться достижениями других цивилизаций удивительным образом уживалась у древних японцев с представлением о собственном государственном величии. Несмотря на то что на раннем этапе Япония ничему не научила своих соседей, но всему научилась у них сама, она считала себя равным Китаю великим государством. Практически всё, что заимствовалось из внешнего мира, подвергалось отбору и приспосабливалось к местным условиям. Это второй аспект японских заимствований — адаптация. О том, как японцы видоизменяли и адаптировали полученные знания, мы поговорим чуть ниже.

После нескольких столетий вначале умеренных, а затем интенсивных контактов с Китаем процесс замедлился, а в конце IX века вообще прекратился. Официальные связи с государствами Корейского полуострова (Силла, Бохай) были прерваны ещё раньше. И когда в начале X века вновь воссозданное государство Когурё предложило Японии установить отношения и изъявило готовность стать вассалом, оно получило отказ. Начался период изоляции, сопровождавшийся усвоением и глубокой переработкой полученной извне информации.

В течение последующих столетий японцы развивали и усовершенствовали континентальные заимствования, придавая им местный колорит и своеобразие. Это относится к государственному строительству, развитию науки, искусства, языка, литературы и многого другого. «Подобная же японизация общего строя жизни видна и в других областях культуры, доступных нашему видению (живопись, скульптура, архитектура, костюм и т. д.)» (Мещеряков, Грачев, 425). По замечанию В. М. Алпатова, в новейшее время «освоение европейского языкознания в Японии было целенаправленным: отклик находило то, что позволяло развивать и углублять национальную традицию» (Алпатов, 1983: 10).

Углубление национальной традиции в области использования заимствованных иероглифов привело к любопытной ситуации. Китайские и корейские имена, а также географические названия читаются в Японии не так, как в оригинале, а по фонетическим правилам японского языка. На практике это означает, что такие имена, как Мао Цзедун или Чон Ду Хван, неизвестны рядовому японцу, если только он не читает англоязычных газет и журналов — в них имена записываются латиницей и читаются так же, как во всем мире. Основателя Китайской Народной Республики знают в Японии под именем Мо Таку То, а имя бывшего президента Южной Кореи произносят как Дзэн То Кан.

Исконно японская религия

синто

ничего не говорила о загробной жизни человека, и поэтому ни к чему не призывала. В центре синтоистского пантеона было только прошлое в лице предков и настоящее в лице клана, семьи или группы, продолжавших линию предков. И ещё множество семейных богов-охранителей, олицетворявших силы окружающей природы. Земной человеческий мир японцы считали продолжением небесного мира богов, а душу человека рассматривали как некий центр, который с помощью бренного тела может что-то совершать в этой жизни. Синтоисты верили, что после смерти тело человека уходит, а душа остается в этом мире, среди людей, поэтому земной и потусторонний мир резко друг другу не противопоставляли. Древние японцы считали, что после смерти человек попадает в подземное царство ночи, но никакой особой жизни там не предполагали, и поэтому к смерти никак не относились. Современные японцы верят в загробную жизнь ещё меньше, чем в чудеса (каждый шестой) и сверхъестественные силы (каждый шестой): по данным опросов, лишь каждый десятый допускает существование потустороннего мира (Гэндай нихондзин, 136).

По-видимому, уже в эпоху первобытнообщинного строя у японцев сложилось особое отношение к прошлому, которое не позволяло им отказываться от него полностью. Эта черта прослеживается на всем протяжении японской истории. Когда в VI веке через Китай и страны Корейского полуострова в Япониюстало проникать буддийское учение, японцы встретили его радушно, но от синтоизма не отказались. Может быть, причина как раз в том, что синтоизм и был направлен в первую очередь на сохранение традиций и обычаев прошлого. В эпоху Хэйан (VIII–XII вв.) в храмах Ивасимидзу-Хатиман, Гион, Китано, Кумано и др. японские священники отправляли как буддийский, так и синтоистский ритуал. Причем синтоистских богов-охранителей буддийские и синтоистские священники чествовали вместе. В императорском указе 836 года говорилось о том, что Великая Колесница (буддийское понятие из учения Сутры Лотоса) является самым надежным защитником для синтоистских божеств (Nakamura, 1960: 574).

Простые японцы верили, что священники обладают способностью объяснить и примирить сосуществование в одном мире Будды и синтоистских богов. И их ожидания оправдались. Первые упоминания о том, что исконно японские божества являются воплощениями Будды, появились уже в начале XI века. А примерно через двести лет эта идея вполне овладела широкими массами. Потомственный воин с древней родословной,

Конфуцианство начало своё шествие по Японии примерно в одно время с буддизмом, и процесс шёл по той же схеме. Никаких серьезных конфликтов между ними не наблюдалось. Поэт и чиновник Окура Яманоуэ (660–733?) говорил, что буддизм и конфуцианство — «это два пути, которые ведут к одной цели, просвещению». Во многих литературных памятниках того времени («Сказание о Киёмидзу», «Сказание о Гион», «Сказание о Будде» и др.) обнаруживаются элементы всех трех религиозно-философских учений. Позднее все три религии заняли своё место в общественном сознании японцев и образовали редкое сочетание, которые на Западе называют эклектичным, а в Японии — гармоничным религиозным чувством.

Главной причиной для столь заметных расхождений стали различия в понимании «роли личности в истории». В Индии и Китае религиозные мыслители и их последователи во главу угла ставили универсальные идеи и категории. Их принимали или не принимали, с ними спорили или отстаивали. Идеи и учения были тем центром, вокруг которого вращалась человеческая мысль, и совершались человеческие поступки. В Японии же главное место занимал человек, от которого исходило учение. Индийцы и китайцы стремились сформулировать универсальные идеи, которым должны следовать верующие. Японцы следовали не столько идее, сколько её носителю, которого называли Учителем.

Примеров тому более чем достаточно. Объясняя своё желание выехать на учебу в Китай, крупнейший буддийский просветитель Сайтё (767–822) писал: «Долгое время я мучился недостатком пояснений, которые могли бы мне помочь в постижении Сутры Лотоса. По счастью, мне попалась хорошая копия рукописи школы Тэндай. Я изучал её несколько лет, но ошибки и описки не позволили мне добраться до сути. Но даже если я разберу смысл рукописи, я не смогу поверить тому, что написано, без разъяснений Учителя» (Nakamura, 1960: 356).

Другой известный просветитель Хонэн (1133–1212), который в Японии считается основателем учения Чистой Земли, всю свою жизнь посвятил распространению идей Шань Дао (613–681), действительного создателя школы. Известный и уважаемый в Японии Синран (1173–1262)был продолжателем дела Хонэна. Он ничего не создавал и не развивал, видя цель своей жизни в том, чтобы сохранить в неизменном виде идеи Учителя, о чём откровенно писал в своих работах. После смерти Синрана по тому же пути пошли его ученики. Если китайские последователи и интерпретаторы считали критерием истинность учения, то японские — верность своему Учителю. Поэтому в Японии, в отличие от Китая, в центр церемониала помещается не идея, а фигура отца-основателя. Ансай Ямадзаки (1618–1682), последователь Чжу Си (1130–1200), писал: «Если я ошибусь в чём-либо, изучая наследие Чжу Си, то я ошибусь вместе с ним, следовательно, будет не о чем жалеть». Норинага Мотоори (1730–1801), отрицавший и буддизм и конфуцианство, был таким же верным слугой собственного Учителя. Для него это был Путь национальной японской культуры, её история и традиции, воплощённые в литературных памятниках. А живым олицетворением этого Пути служил его предшественник Мабути Камо (1697–1769). В свою очередь Ацутанэ Хирата (1782–1856) не уставал повторять, что он верный ученик и последователь Норинага Мотоори (Nakamura, 1960: 373).

В течение столетий японцы не сомневались, что «слово ученика, верного своему учителю, так же истинно, как и слово самого учителя». С точки зрения логики, утверждение более чем спорное, но логика — не главное в человеческих отношениях. Это правило лежало в основе японской общественной жизни в первой половине XX века, когда выражение «распоряжение начальника — это приказ императора» ни у кого не вызывало сомнения. В Японии и сегодня придаётся огромное значение прямым человеческим контактам и полученной в ходе этих контактов информации. Японцы убеждены, что любые знания, полученные от человека лично, обладают особой ценностью. Даже если полученная таким образом информация в чём-то уступает другим источникам. Например, японские политологи или экономиста нередко выезжают в другую страну исключительно для того, чтобы взять интервью у руководителя того региона, города или предприятия, который изучают. Или от участника событий, которые хотят описать.

Затем текст интервью или беседы, который по точности и полноте информации может уступать официальным источникам, с величайшим пиететом и ссылкой на оригинальность публикуется в научном журнале.