- Надоело! — сказал Виктор Анатольевич, глядя на свое отражение в зеркале. — Все надоело.

 - К черту! — добавил он устало, после того как минуту рассматривал свои небритые щеки и выдавил прыщик под носом. — Сейчас позвоню и скажу им все.

 Это был не первый случай, когда Виктор Анатольевич хотел позвонить и сказать «им» «все». Наверное, в сорок два года у многих мужчин возникает подобное желание позвонить и сказать. Особенно по утрам. Особенно, когда утро серое, хмурое и не обещает ничего хорошего.

 Действительно, трудно смириться с тем, что тебе сорок два, на завтрак опять все та же неизменная яичница, утро хмурое и уже совсем по–осеннему неуютное, а в театре тебе в сотый раз придется повторять все те же набившие оскомину слова из роли второго плана.

 - Ну что смотришь? — спросил Иван, глядя в грустные собачьи глаза. — Жрать хочешь?.. Я тоже, брат, хочу. Так хочу, что хохочу. У нас ведь оно как: вчера ничего не ели и сегодня вчерашнее подогрели. Так что ты лучше иди, иди по добру по здорову, не вводи в искушение… Слышь, Чебурек, тебе говорят. Иди! Ты хоть и тощий и блохастый, а все же живность. Так что давай, не смущай.

 Он мягко оттолкнул собачью морду, встал и, крякнув, поднял на плечо свой аккордеон. Чебурек — грязно–рыжая лохматая дворняга — сделал несколько шагов в сторону и замер в раздумьях. Он колебался: идти ли ему за Иваном, или попробовать пробежаться до рынка. Что–то подсказывало ему, что от Ивана толку сегодня будет мало. С утра над городом повис мелкий противный октябрьский дождь. А в дождь, известное дело, много не заработаешь. Если и выходит кто в такую погоду, в выходной–то день, так разве что пьянчуги — за опохмелом, — да те немногие бедолаги, которым все одно где пропадать.

 Иван махнул на Чебурека рукой и пошагал вперед по Ходячей. Шел он уверенно и твердо, так, будто точно знал, куда и зачем идет. А между тем пребывал он в полной растерянности. Осень — вот она, наступила–таки. С опозданием большим, — за что ей огромное спасибо, — однако же наступила. Лето, с его парками, водной станцией, городской площадью и гуляньями допоздна — закончилось. Лето — благодатная пора. Летом, бывало, и по пятьсот рубликов можно было наиграть за день. Был год, — Иван навсегда его запомнил, — когда за один только летний месяц он почти десять тысяч наиграл.

 Осень и зима — вот это швах. Это две убийцы. Зимой, понятно, много не поиграешь: в морозец так пять–десять минут и все — пальцы слушаться перестают. И не посидишь опять же долго — ни ватники, у сторожа этажом выше купленные, не спасают, ни валенки. Подогрев изнутри помогает, так ведь на него ж еще заработать надо сначала. Осень и того хуже. Осенью главное условие не соблюдается: проходимость. Отсутствует людской поток, а с ним отсутствуют и денежки. Осенью нужно перемещаться в такие места, куда люди волей–неволей приходят: на рынок, в церковь, на вокзал, к цирку, на крайний случай — к аптекам или к универмагу. Но тут другой фактор в действие вступает — конкуренция. На рынке появляться — это вообще здоровьем не дорожить. Черножопые, те ладно, те ничего — ну прогонят, в крайнем случае пинка дадут. Но у них можно и сигарет выпросить, а то и бутылку — они хоть и горячие, но не злобливые и не жадные как наши. А вот охранникам, церберам, попадешься — по морде получишь обязательно. Ну а хуже всего — конкуренты. Не сами, конечно, просители, а их хозяева. Эти, если прищучат, то уволокут куда–нибудь в укромное место и будут бить долго и жестоко. Убить могут или покалечить. Ему, Ивану, по пальцам один раз били арматурой — предупреждали для первого раза. Повезло — один только палец и сломали, спасибо, что не все, а то бы закончилась его карьера, если и не навсегда, так надолго…