Говорят, что за мгновение до смерти человек заново, во всех подробностях, переживает свою жизнь, иногда даже вспоминая то, что хотел бы навсегда забыть. Перед его мысленным взором проносятся картины далекого детства, юности, лет взросления и возмужания, учения, и в этом пестром калейдоскопе нет мелких и незначительных событий: все важно, даже, казалось бы, мелкая деталь, необдуманный поступок, оговорка в той или иной степени сказались потом, в будущей жизни, повлияли на последующие деяния, повороты судьбы.

Но, оказывается, такие воспоминания приходят не только перед смертью.

Георгий Сергеевич Незнамов, едущий нынче на пригородной электричке Колосово — Ленинград, еще несколько дней назад литературный сотрудник районной газеты, просто ушел на пенсию, окончательно и бесповоротно распрощался с работой, которую добросовестно исполнял в течение долгих десятилетий. Он больше никогда не вернется в тесный кабинетик с ветхим письменным столом, заляпанным несмываемыми пятнами черти, конторского клея и чего-то похожего на засохшую человеческую кровь, хотя на его памяти в этом помещении никогда и никого не убивали. Больше не посмотрит в окошко с частым переплетом, за которым за полвека пейзаж так и остался неизменным: кривая улица с забором, который неожиданно обрывался зданием поселкового магазина, выстроенного в первые послевоенные годы в стиле дореволюционных помещичьих усадеб, с фронтоном и подобием колонн.

Осенью сорок девятого года Незнамову отказали в приеме в Ленинградский университет как человеку, находившемуся на территории, оккупированной немцами, да еще ингерманландцу по происхождению. Тогда к таким, как он, относились с большим подозрением, тщательно проверяли, даже если он в это время был несовершеннолетним подростком в затерянной деревушке Тресковицы в нескольких километрах в глубь лесов от железнодорожной станции Вруда. Ему дали понять, что с такой биографией лучше не высовываться, вести себя тихо и навсегда похоронить мечты о высшем образовании, о карьере литератора, о чем молодой Незнамов втайне мечтал, относясь с трепетом к печатному слову.

Георгий Незнамов вернулся домой и по пути в родную деревню заглянул в только что открывшуюся районную газету. В кабинете редактора сидел совершенно лысый мужчина в военной форме, в погонах капитана.

Окрестности гостиницы «Октябрьская» поразили Незнамова. Прежде всего бросилось в глаза обилие еды, которая продавалась во всех киосках, с лотков, а то и прямо с рук — хлеб, колбаса, масло и разного рода спиртные напитки. Правда, на Невском такой дикой торговли не было, зато поражало засилие иностранной рекламы, сверкающих витрин, бистро, ресторанов. Здесь был даже английский паб, пивное заведение, по виду не очень посещаемое простым народом. Нескончаемый поток сверкающих автомашин заполнял широкую улицу, невольно вызывая в памяти очерки немногих советских путешественников, которым довелось воочию увидеть загнивающий Запад. Потребовалось совсем немного времени, и вот густота потока автомашин в бывшем Ленинграде, а ныне в Петербурге догнала, а может, и перегнала Запад. А уж по концентрации вони выхлопных газов наверняка!

И все же, если поднять глаза и посмотреть вперед — Невский оставался неизменно прямой, как стрела, улицей, летящей к свободной воде — реке Неве.

— Как же мы узнаем дорогу? — спросил Коравье, испуганно озираясь и вздрагивая каждый раз, когда с трамвайной дуги срывались потрескивающие искры. Гухуге старался идти ближе к краю тротуара, остерегаясь, чтобы на него с высокого этажа не упало что-нибудь тяжелое.

Только Гэмо, во всяком случае внешне, оставался спокойным. Он хорошо помнил наставления знающих людей, как ориентироваться в городе, на каком трамвае или троллейбусе добраться до университета, расположенного на острове. Первый ориентир был найден легко — сверкающий огнями, звенящий трамваями, сияющий радугой, отраженной в мокром асфальте, Невский проспект: шел дождь!