Егор Воробьев спал. Точнее, это было странное состояние между сном и бодрствованием, когда сладкая дремота, почти заполнив его, все же позволяла слабому свету электрической лампочки беспрепятственно проникать в сознание. Любой посторонний шум или тревожный сигнал мог быть вполне им услышан и тотчас призвал бы к действию. Так уж Егор приучился, а посему всякий знал по огоньку, пробивавшемуся сквозь свежевыстиранные занавески, что Краснокаменский отдел ОГПУ не дремлет, он всегда на боевом посту.

В последние месяцы в связи с организацией колхозов кое-где в округе завелись кулацкие банды. В Быстровке, например, были убиты райуполномоченный и предсельсовста, бандиты разграбили зерносклад, разогнали скот, учинив полный разор хозяйству. Такого открытого и наглого разбоя давно уже не наблюдалось.

Обнаружили банду в Выселках, крохотной, из пяти домов, деревеньке, что разместилась прямо в лесу. Жили здесь лесорубы, и бандиты заняли целиком два дома, выселив хозяев. Дочь Петрунькова, одного из выселенных, известила активистов в Быстровке, а те бросились за помощью в Краснокаменск.

К рассвету следующего дня группа из десяти вооруженных милиционеров и сотрудников ОГПУ, возглавляемых Егором, добралась до Выселок. Старенький АМО оставили в километре от лесной деревеньки, оцепив ее и прижавшись как можно ближе к двум крайним домам, занятым бандой.

Брали бандитов на Герасима-грачевника, что отмечался в народе четвертого марта, но грачей еще не было, горланили лишь звонко петухи да месяц лежал на спинке, как бы поворачиваясь к теплу, и точно, теплый ветерок уже юлил возле уха. Воробьев вздохнул, сдвинул на затылок шапку-ушанку — взопрела голова. Еще густилась синь, полшестого утра, и брать бандитов в таких сумерках Егор Гордеич не решался: им легко шмыгнуть в лес, лови их потом по всему району. Сергеев попреками заест. Сам начальник не поехал, впервые доверив такое дело Воробьеву. Поэтому надо все по уму… Приехать, доложить: мол, все в порядке. Сергеев только хмыкнет, покрутит ус, скажет: «Ну и бублики!» Такая у него забавная присказка есть. Чуть что — бублики. «Какие бублики?» — спросил раз Егор. «А такие круглые, пшеничные, сахаром обсыпанные», — усмехнулся Василий Ильич.

Очнувшись от дремы и уже трезво глядя перед собой, Егор вдруг ясно осознал, что промашка с Катьковым была только его, и ничья больше. Причем, Катьков, может, и углядел даже то, как Воробьев с интересом косится на Настю, невольно оглядывая ее крепкое тело, и точно в этот момент попросился, не решившись больше откладывать побег. И если б голова Егора была занята им, Катьковым, он не допустил бы того, что отправил атамана с одним Семеновым. Даже уловка-то была наивная и не раз уже употребляемая бандитами: то уборная, то баня, но здесь подвело еще и то, что Воробьев без единого выстрела захватил живьем всю банду. Неожиданная победа вскружила голову, и он профукал самое главное.

Теперь Сергеев ходил мрачный, с ним здоровался сквозь зубы и, дабы уязвить Егора сильнее, отстранил не его, а Семенова, заведя на него особый допросный лист, который вместе со своим рапортом по ликвидации банды Катькова отослал в Свердловск ПП, полномочному представителю ОГПУ по Уралу Свиридову.

Егор попробовал было возразить и взять все на себя, но Сергеев оборвал его, заявив, что есть для этого дополнительные интересные детали, а на него, Воробьева, Сергеев уже наложил взыскание в виде выговора и что, как только эта копуша Антонина отпечатает приказ, Сергеев также пошлет его ПП в Свердловск. На том разговор и окончился.

Егор поднялся из-за стола, за которым дремал, зевнул, сладко потянулся, привстав даже на носки. Поежился, сбросив с себя озноб. Дрова в печке давно прогорели, а вьюшку закрыть он забыл. Теперь, задвинув ее, Воробьев подумал, что не грех будет протопить снова, зима хоть и отходила, но спуску не давала, заворачивая под тридцать. Егор выскочил в коридор, снял гимнастерку, оставшись в одной нательной рубахе. Вода в умывальнике замерзла, и он, разбив лед, плеснул ледяной водой на лицо. Щеки ожгло, Егор вытерся полотенцем, и они враз запылали.

— Мы красные кавалеристы, и про нас… — вдруг запел он и осекся: нет, не про него, не про него эта песня.