Открывая сознание заново.

Серл Джон

Александр Грязнов. Джон Сёрл и его анализ субъективности (предисловие к публикации)

Российскому читателю в последние годы стали известны отдельные небольшие произведения американского философа Джона Сёрла (род. в 1932 г.): его специальные статьи по теории речевых актов, популярное изложение позиции по вопросу об искусственном интеллекте (критика сверхоптимистических теорий компьютерного моделирования разумной деятельности), оценка нынешнего состояния философии и философского образования в США, и даже яростная полемика с постмодернистским деконструктивизмом с позиции современного рационализма. В то же время, ни одно из крупных произведений Сёрла пока не переводилось на русский язык. А между тем именно главные книги калифорнийского философа последовательно отражают логику его интеллектуального развития, приведшую к всестороннему рассмотрению и, в известной степени, реабилитации им темы человеческой субъективности в глазах приверженцев “суровой” аналитической традиции.

Сам Сёрл принадлежит тому направлению в философии концептуального анализа, истоки которого — в знаменитой теории речевых актов оксфордского философа Джона Остина

[1]

. У него Сёрл учился в 1950-е годы, став в 1959 году профессором отделения философии университета в Беркли, где он и работает поныне. Это направление перенесло центр тяжести исследований с формальных, глубинных структур языка (линия Фреге, Рассела и раннего Витгенштейна) в область межчеловеческой коммуникации, изучения ситуаций речевого общения и взаимодействия. Критике был подвергнут подход аналитиков начала 20 столетия, ориентировавшихся на идеальных носителей семантической информации. В терминологии раннего Остина это означало, что предпочтение отдавалось изучению “предложений-констативов” при полном игнорировании “предложений-перформативов”, то есть таких предложений (или высказываний), само произнесение которых уже есть осуществление некоторого действия. Позднее Остин (не без влияния позднего учения Витгенштейна о полифункциональности языка, трактовки языкового значения как употребления и идеи языковых игр как взаимопереплетения лингвистических и нелингвистических действий, осуществляемых по “правилам”) обобщил свою позицию в концепции единого речевого акта. Последний обладает трехчленной структурой: локутивный акт (произнесение того или иного высказывания со смыслом), иллокутивный акт (осуществление акта говорения в одной из возможных функций) и перлокутивный акт (само произнесение слова или высказывания оказывает воздействие на аудиторию). Основной акцент при этом был сделан на иллокутивной функции языка. Остин (ум. в 1960 году) не успел завершить систематизацию своей теории, однако поздние его тексты свидетельствуют, что он стремился к созданию своеобразной синтетической дисциплины, которую он называл “лингвистической феноменологией”. Это принесло ему известность в собственно лингвистической среде, сделав теорию речевых актов неотъемлемой составной частью исследований в области лингвистической прагматики.

В чисто философском направлении развивал теорию речевых актов Джон Сёрл, посвятивший ей такие книги, как “Речевые акты” (1969) и “Выражение и значение” (1979). При этом на раннем этапе основной акцент был сделан на разработке формализованной иллокутивной логики, позволявшей, на взгляд ее создателя, анализировать самые разнообразные аспекты естественного языка. В дальнейшем произошло обогащение и расширение исследуемой проблематики, которое позволило связать речевой акт с такой фундаментальной способностью, как интенциональ-ность. В этапной для американского философа книге “Интенциональность” (1983) философия языка уже рассматривается в качестве ветви философии сознания. Позиция, которую отстаивал и отстаивает Сёрл (а он знаменит в Америке своей бескомпромиссностью и полемическим задором) заключается в том, что репрезентативная способность речевых актов (способность представлять объекты, ситуации и положения дел в мире) есть продолжение более фундаментальной в биологическом плане способности относить организм к миру с помощью ментальных состояний, большинство из которых имеют интенциональный характер. И хотя интенциональность, по Сёрлу, лежит в основе нашей речевой способности, сама интенциональность может исследоваться только после исследования свойств языка, главной единицей которого является целостный речевой акт. Это существенно отличает сёрловский подход к интенциональности от собственно феноменологических ее трактовок, имеющих в своей основе длительную традицию описания структур “чистого сознания” с помощью таких сомнительных и неприемлемых (с позиции аналитика) приемов, как идеация, редукция и отказ от “естественной установки”. Большинство современных аналитиков из богатого феноменологического наследия позитивно воспринимают лишь положение Брентано об интенциональности как единственно возможном критерии отличия ментального от физического (материального).

В книге “Интенциональность” приводятся строгие доказательства взаимосвязи речевых актов и интенциональных ментальных состояний. В конечном итоге автор приходит к выводу о том, что различные формы связи языка с миром опосредуют более общую связь сознания с миром. Это выводит его на фундаментальную философскую проблему сознания, наиболее полный анализ которой дается в книге “Новое открытие сознания” (1992)

Лидером этого движения в современной Америке, бесспорно, является Джон Сёрл. Его позиция предельно ясна и категорична (что, кстати, делает ее максимально открытой для критики): сознание — это каузально эмерджентное свойство организма, результат его эволюционного развития. Оно зависит от поведения нейронов и, таким образом, каузально редуцируемо к мозговым процессам (при этом Сёрл подчеркивает, что нам при всех успехах науки пока неизвестны нейрофизиологические основания сознания). Однако даже самая передовая наука о мозге никогда не приведет к онтологической редукции сознания, к отождествлению субъективного и объективного, фактически приводящему к элиминации субъективного. Онтология сознания, по Сёрлу, это онтология от первого лица и поэтому в отношении сознания не применима объективистская модель наблюдения во внешнем мире, результаты которого наука фиксирует с позиции третьего лица. Ментальным понятиям естественного языка присуща специфическая логика описания состояний сознания. Несогласие Сёрла вызывают и те новейшие аналитико-когнитивистские теории интенциональности (например, Д. Деннета и С. Стича), которые, на его взгляд, стремятся отделить интенциональность от сознания, лишая интенциональность такого ее важного свойства, как субъективность.

Памяти Александра Феодосиевича Грязнова

Такая фраза открывает книгу Александра Феодосиевича Грязнова “Язык и деятельность: Критич. анализ витгенштейнианства” (М., МГУ, 1991, с. 3). Когда-то я восприняла ее просто как удачную формулировку установок аналитической философии. Однако теперь, когда Саша Грязнов ушел от нас, все, написанное им, воспринимается по-иному. И я вдруг осознала, что этими словами он выразил собственную установку, которую пронес через всю свою творческую жизнь, потому что она была для него совершенно органичной и личной. Он как никто чуждался “высокомерия философской мысли”и претензий на “впечатляющие” результаты.

Его жизненный путь был на удивление прямым и простым. Таким, по крайней мере, он представлялся окружающим — коллегам по философскому сообществу. Слово “простой” в данном случае имеет и обычное значение, указывающее, что на этом пути не было резких поворотов, метаний и исканий; однако слово “простой” одновременно приобретает тут и некий неоплатонистический оттенок, становясь синонимом цельности и совершенства.

Выходец из семьи дипломата, он не искал для себя дипломатической карьеры, что, как кажется, является наиболее принятым в этой среде, но ушел в академическое существование, принеся с собой свободное владение английским языком, хорошие манеры, сдержанность и, я бы сказала, некоторую закрытость.

Специализация в области англоязычной философии была при его знании английского языка делом достаточно естественным. Сразу после защиты диплома по Кафедре истории зарубежной философии философского факультета МГУ в 1971 г. Саша был оставлен на этой кафедре и начал свою преподавательскую деятельность, которая продолжалась до последних дней его жизни. С кафедрой ИЗФ, таким образом, была связана вся его биография. Незадолго до своей безвременной смерти он отметил юбилей — тридцатилетие своей работы на этой кафедре. Тридцать лет из пятидесяти трех, отпущенных ему судьбой, оказались связаны с ней. А если добавить еще и годы студенческой специализации по этой кафедре! Большая часть жизни. Классическая академическая карьера, начинавшаяся с ассистента и закончившаяся профессором. На одном месте. И основной предмет научных интересов — аналитическая философия — сохранялся на протяжении практически всей его творческой деятельности: однолюб. Карьера прямая, логичная, все ступени которой следуют одна за другой в предопределенном порядке. Так что внешняя канва жизненного пути как будто лишена интриги. Очевидно, главное разворачивается “внутри”, в сфере интеллектуальной деятельности. Аналитическая философия — как внутренняя пружина биографии? Может ли это быть? Своей жизнью он показал, что так может быть, и теперь нам надо понять, что это значило для него и должно значить для нас.

Я была знакома с Грязновым всю свою профессиональную жизнь, теперь уже и не вспомню, как именно произошло наше знакомство. Он был на курс старше меня. Когда мы заканчивали факультет, Грязнов уже стал преподавателем кафедры, хотя и был всего на год взрослее нас. Вспоминаю его в те годы: небольшого роста, с нежным, присущим только рыжим румянцем, аккуратный, очень серьезный. Коротко подстриженный рыжий “ежик” придавал ему весьма академический вид. Только сейчас начинаю понимать, что, возможно, он стеснялся, чувствовал себя неуверенно, будучи таким молодым преподавателем среди студентов, которые оказывались практически его ровесниками. Наверное, с тех пор я и знаю его, хотя он, по-видимому, обратил внимание на факт моего существования гораздо позже. Тогда же определилось в моем отношении к нему что-то такое, что сохранилось на всю жизнь: он — “на курс старше”.