Фрея разделась и, стоя в одном белье, задумчиво смотрела в зеркало. В этот вечер ей хотелось приятно удивить Майкла. Ехать домой переодеваться времени не было, приходилось довольствоваться дамской комнатой на работе. Она располагалась в подвальном помещении, как раз под ее кабинетом. Безжалостный свет не давал простора ложным иллюзиям, как и затхлый подвальный запах, не способствующий романтическому настрою. Новое платье висело на дверях кабинки — не классическое черное, не леопардовое, в стиле «женщина-вамп», а самое что ни на есть крутое тысячедолларовое платье цвета бледной розы, расшитое стразами под жемчуг с молочным отливом, — платье Золушки, призванное сделать ее женственной и хрупкой, похожей на фарфоровую куклу. Именно этого она и добивалась: сегодня она должна выглядеть не роковой женщиной, а просто женщиной, такой, какой он хочет ее видеть, — неискушенной и бесхитростной.

«Давай сходим в какое-нибудь местечко, где мы могли бы поговорить», — сказал он ей в понедельник утром. Поговорить о чем? Почему не здесь, в квартире? Ей хотелось засыпать его вопросами, взрывавшимися у нее в голове, как зерна кукурузы на горячей сковороде, но она предпочла промолчать. И отправилась за покупками, истратив круглую сумму.

Его предложение сходить в какое-то особое местечко не шло у нее из головы и к концу недели поглотило все ее мысли. Что же все-таки случится в час «Ч»? Суждено ли ей стать нормальной женщиной, обсуждающей с приятельницами недостатки школьного воспитания и всерьез озабоченной состоянием газона возле собственного загородного дома? Фрея открыла кран и плеснула холодной водой на разгоряченные щеки. Затем принялась делать макияж. Взяла карандаш для бровей, тушь для век, оттенявшую ее голубые глаза, и стала выбирать помаду. «Скарлетт» не годится, слишком яркая. «Непорочная дева» — бледно-сиреневая — тоже не ее стиль, к тому же напоминает Фрее о ее недавнем увлечении одним художником, который оставил ее ради семнадцатилетней девицы. Лучше всего — «Малиновый поцелуй». Фрея провела помадой по губам, приоткрыла рот. На малиновом фоне зубы выглядели достаточно белыми. Я — класс, ты — класс, мы все — класс! Да благословит Бог американскую стоматологию.

А что, если она ошибается? Может быть, Майкл просто решил поговорить с ней о том, не сменить ли прислугу, или хочет внести уточнения в их планы совместной поездки в Англию? Фрея извернулась, чтобы застегнуть серьгу, и, продолжая размышлять, застыла в этой неудобной позе. Нет, подумала она, Майкл — мужчина и к тому же юрист. Каждый год во время рождественской распродажи покупает себе два костюма от Армани: один — синий, другой — черный. Вечером по воскресеньям звонит матери, учитывая разницу во времени между Нью-Йорком и Миннеаполисом, чтобы было подешевле, — по льготному ночному тарифу. Каждый год сразу после Дня сурка целую неделю болеет сенной лихорадкой и на чай всегда дает десять процентов от суммы заказа. Ничего непредсказуемого в Майкле, слава Богу, нет. И если он собирается с ней поговорить, значит, наверняка о чем-то важном.

Балансируя на одной ноге, Фрея натянула тонкие чулки, затем натянула роскошное шелковое платье, испытав при этом волнующую дрожь. Снабженное потайной молнией сбоку, платье обтянуло маленькую грудь так, что чудом появилась небольшая ложбинка. Фрея всунула ноги в туфли на плоской подошве, печально вздохнув: о других — на каблуках в четыре дюйма высотой, тех, что стояли в витрине на Пятой авеню, — пришлось забыть. Если бы Майкл был повыше ростом! Но она тут же напомнила себе о том, что отношения между мужчиной и женщиной основаны на компромиссе.

Идти. Не идти. Мигали сигналы светофора. Фонари слепили глаза. Машины то взвизгивали, останавливаясь, то взрывались ревом, трогаясь с места. Противно выла полицейская сирена. Из открытых окон автомобилей несся привязчивый рэп. Фрея, стуча каблуками, шла вверх по Бродвею — длинные ноги, затянутые в кожаные штаны, касаясь друг друга, как лезвия ножниц, издавали шипящий звук. Она сжимала в кулаке кусок смятой ткани и время от времени со злостью взмахивала рукой, и тогда ткань со свистом рассекала воздух, словно хлыст дрессировщика в цирке. Люди расступались, давая ей дорогу.

Мерзавец! Как он смел ее кинуть? Он повел ее в чудесный сад по красивой дорожке и тут — бах, головой в компостную кучу. «Ты замечательный человек», — повторяла она, морщась и тряся головой, как безумная. Такая чудесная, что он повел ее в самый модный ресторан ради удовольствия раздавить ее публично. В глазах защипало, и она вышла на проезжую часть, не заметив, что сигнал светофора поменялся.

Рев гудков заставил ее подскочить. Фрея на автомате показала им средний палец и продолжила путь. Шмыгнув носом, прижала ладони к пылающим щекам. Не дождетесь, она не заплачет! Фрея начала петь, не вслух, но так, чтобы заглушить внутренний голос, говоривший ей, что она одна, что она всегда будет одна, что никто не разделит с ней ее одиночества, что она пропащая, смешная дура, если вообразила, будто Майкл решил жениться на ней. Мелодия всякий раз была одна и та же. По воскресеньям она и ее одноклассницы из интерната пели ее во время воскресной службы. Один из псалмов. Она и слов-то толком не знала.

Говорят, псалмопение укрепляет дух. Верно. Вполне действенное средство, ибо с каждым кварталом, пройденным маршевым шагом, и с каждым пропетым куплетом она становилась сильнее. Держись, повторяла она себе. Тверже шаг. Она не плакала с тех пор, как, будучи пятнадцати лет от роду, разрыдалась у себя в спальне, а маленькая подлая ябеда, сводная сестра, подсмотрев за ней в замочную скважину, побежала всем и каждому рассказывать, что Фрея — плакса-вакса. Нет, такого больше не будет. Она и выбрала этот город потому, что он самый бессердечный и жесткий в мире. Манхэттен не такой, как европейские города, в которых люди гуляют, взявшись за руки, останавливаются, чтобы поцеловаться, прямо на тротуаре или на мосту и водят своих бабушек и детей в рестораны. Здесь принято передвигаться быстро, избегая смотреть друг другу в глаза, и даже елку на Рождество вам привозят уже наряженную, а наутро после рождественской ночи выбрасывают. Нью-Йорк — это город, где водителю такси принято говорить, что он затраханный кретин, где у жителей вырабатывается особый сигнальный отблеск в глазах, на манер светофора, с той только разницей, что сигнал всегда один и тот же: «Меня не трогать». Фрее нравился этот город и все, что с ним связано. Ее это вполне устраивало.

О'кей, она опять на нуле. И что с того? Она и раньше бывала одна. Она привыкла быть одна. Все лучше, чем жить с человеком, который ее не любит. Нет, на это она не пойдет. Не проведет с ним больше ни одной ночи.