Эта история впервые заглянула ко мне мимоходом, как Снежная королева в окно Кая, когда я был аспирантом-первогодком мехмата МГУ.

Стояла зима. Мы жили вдвоем с бабушкой в старом доме между Страстным бульваром и Петровкой. Бабушка большую часть дня просиживала в кресле: читала, вязала, смотрела телевизор. И в тот вечер она собиралась посмотреть какие-то международные юношеские соревнования по фигурному катанию.

Как сейчас вижу низкий оранжевый абажур над столом, клетчатую скатерть, накрытый ужин, темень в углах и яркий экран напротив бабушки. Все тихо и спокойно. Я думал о своем и комментатора не слушал, пока бабушка не спросила с возмущением:

— Ты слышишь, что он говорит?

— Нет, а что?

«Второй звонок» прозвучал спустя год с небольшим. В конце зимы университет всегда проводил заочную международную математическую олимпиаду для школьников. Условия такие: все желающие присылают задачи своего изобретения, а мы должны их прорешать и выбрать самые красивые. Это был мой традиционный ежегодный приработок чуть ли не со школьных лет. Конкурсом заправлял сначала отец моего одноклассника (впоследствии однокурсника). К тому времени, о котором идет речь, его сменил сам однокурсник (тогда уже по аспирантуре) Пашка Воронов. Со школьных лет Пашка считал, что нет такой задачи, которую я не мог бы решить. Вполне естественное заблуждение человека, предпочитавшего при случае списать и не мучиться над всякой математикой. Пашка не был глупым, но ум имел с практическим оттенком. В его руках конкурс катился как по маслу. Студенты младших курсов на общественных началах (ради престижа) проверяли основную массу работ, отсеивая всякий вздор. То, что у них не получалось, разбирал я и еще двое таких же «штатных». Каждый раз начиналась морока и большая головная боль, но я не мог пожаловаться — конкурс оплачивал (частично) мои вылазки в горы.

Горы и математику я унаследовал от родителей. Отец был альпинистом-профессионалом и брал меня с собой в достаточно серьезные походы. Иногда и мама шла с нами, и кончилось это плохо. В то лето, когда я, ворча и ноя, вместо гор отправился на военные сборы, они попали под обвал, и я остался с бабушкой, мамой моего отца. Нам пришлось сдать «мою» (родительскую) квартиру, и я сумел продолжать учиться. Ну и, конечно, подрабатывал, когда получалось. Два аспирантских года я был привязан к дому: бабушку стало нельзя надолго оставлять без присмотра. К той весне, о которой пойдет речь, я остался совсем один. Бабушка не пережила тяжелую операцию.

Жизнь превратилась в легкую и пустую. Не то чтобы я не обзавелся друзьями, но я был «старомодный юноша», как выразился кто-то из преподавателей, и не делил их образ жизни. Честно сказать, я оказался не настолько старомодным, чтобы, став студентом, не поиграть во взрослые игры. На третьем курсе, к примеру, я уверился, что женюсь на девушке из параллельной группы. На мой взгляд, это был более чем решенный вопрос, но девушка, как выяснилось, думала иначе и неожиданно, без всяких объяснений, сменила меня на дипломатического отпрыска с журфака. От этого я не запил и не пустился в беспросветный преферанс, как сделал бы почти любой мой однокурсник (как минимум; про максимум я лучше промолчу). Я просто отошел от тех компаний, где нас привыкли видеть вместе, — то есть от всех компаний, кроме альпинистов. Той весной, о которой идет речь, я еще не знал, что делать со своей отчаянной свободой. Ждал лета и работал с утра до ночи. На кафедре в тот год сочли весьма удобным заткнуть мною все дыры в расписании, и я учил студентов чуть ли не по тридцать шесть часов в неделю.

Вторая глава этой истории началась самым банальным образом. Пашка призвал меня в каморку, где лежали присланные задачи, чтобы выдать мне первую порцию головоломок. Пожаловался, что работ прислали уйму. Махнул рукой на груды писем в картонных коробках. Я вежливо, но рассеянно порылся в той, что оказалась перед моим носом, вздрогнул и вытащил конверт с невероятным обратным адресом: «Иллирия. Лэнд. Санни Клемент».

— Ого! — сказал я, не скрывая интереса (а зачем бы я стал его скрывать?). — Не может быть!

Катер, который меня ждал, назывался «Дельфин». Я ехал бестолково, если не сказать бездарно, сутки не спал и оказался в порту рано утром с головной болью и предчувствием новых мытарств. «Дельфин» должен был ждать меня с десяти до часу (позже не ходили автобусы), но в 6.45 он уже качался у причала, и я сразу его заметил. На флаге у него красовался жизнерадостный дельфин — синий на белом и золотом.

Парень-итальянец на палубе мгновенно нашел со мной общий язык. Едва завидев мою соломенную шевелюру, он замахал обеими руками: сюда, сюда, нечего, мол, зевать по сторонам! Я перекинулся с ним краткими необходимыми словами, щурясь от низкого, но ослепительного солнца. Мои документы его не интересовали. Лучезарно улыбаясь, он спросил по-английски, что я думаю насчет завтрака (английский в исполнении иностранцев всегда понятнее, чем у англичан). Я сказал: «Спать». Он кивнул и повел меня в каюту, по дороге показывая, где что находится в его хозяйстве. Еще б не показать — такая чистота и блеск! Я чувствовал, что оказался для него таким же легким человеком, как и он для меня. И мне стало спокойно, будто я не лез в авантюру, а в самом деле ехал на курорт. Парня звали Тонио, и он был шкипером «Дельфина».

В каюте с открытым иллюминатором легко дышалось. По потолку и стенам гуляли отблески волн. Я умылся, растянулся на хрустящей простыне, уткнулся в мягкую подушку и доверчиво заснул.

Проснулся уже в открытом море и как раз к обеду, с чем меня и поздравили, едва я вышел из каюты. Кроме Тонио и меня, обедали два матроса, еще один нес вахту. Едва ли кто-нибудь из них был старше меня. Один из матросов оказался итальянцем, как Тонио, а другой, как я, славянином, но я не понимал ни того, ни другого, что не мешало общему веселью. А вскоре показалась и земля. На дальнем плане — горы в легкой дымке, на ближнем — старинный город в зелени и пригороды под красной черепицей. Я был уверен (то есть почти уверен), что мы пересекли Адриатику с запада на восток и находимся где-то между Албанией и остатками несчастной Югославии. Маршрут показался мне странным, но я не стал об этом думать. Места там неспокойные, хозяевам виднее.

Мы пришли в порт около трех пополудни. Тонио помахал руками, поговорил с какими-то людьми на пристани, и вскоре на «Дельфин» поднялся весьма почтенный с виду человек с пышными седыми усами и молодыми темными глазами. Он назывался «господин советник», выглядел намного старомодней и воспитанней меня и говорил так церемонно, что я едва находил ответы. Особенно забавным казалось, что он пытался говорить со мной по-русски. Текст получился очень вычурный и не всегда понятный. Главную мысль он все же до меня донес: дама, которая хотела лично меня встретить, приедет только в шесть, а может быть, чуть позже («как неудобно, право, но никто не знал, в какой именно день вы прибудете»). И сам он тоже, к сожалению, не сможет составить мне компанию. Багаж пока что следует отнести в домик для гостей, и там же можно отдохнуть с дороги (а если я захочу поселиться в другом месте, это потом будет легко устроить). Ну и так далее. В конце речи он сообщил, что прямо сейчас сам отвезет нас с багажом в гостевой домик, а затем меня покинет. Потом он повернулся к Тонио и перешел на итальянский. Их разговор был короче, но драматичней. Насколько я понял, каждый из них считал себя ответственным за доставку моей персоны. Тонио выслушал советника и заявил, что сам поедет со мной в гостевой домик. Так ему будет спокойней (он сообщил мне это по-английски после их перепалки). Советник пожал плечами, сел в черную машину с открытым верхом и терпеливо ждал, пока я загружу свой рюкзак, а Тонио оставит команде шкиперское наставление.

Солнце тем временем опустилось ниже и заполнило весь город. Пятна, столбы, полотна розово-оранжевого света слепили и сбивали с толку. Я почти не видел, куда мы шли. Кажется, вниз, лицом к закату. Я долго не решался посмотреть на Бет, щурился и молчал, и она молчала. Мы, как сообщники, ни словом не обмолвились о странном начале нашего знакомства. Бет, наконец, заговорила:

— Это я учила Санни. Задачу тоже сформулировала я, а ей ее подбросили, что называется, «на спор». Сейчас уже не очень важно, что там у них вышло, и почему Санни отправила ее на конкурс. Если хотите, я потом вам расскажу. Но, строго говоря, моя вина, что вы встретились с этой… проблемой.

— Не огорчайтесь, ничего страшного не случилось, — уверил я Бет. — Вам из-за этого устроили неприятности?

— Мне? — Бет слегка удивилась (так, чуть-чуть). — Нет. Но мне бы хотелось закрыть эту историю. Вы не расскажете, что вы с ней сделали, с этой задачей?

— Я ее решил, — сказал я отрешенно.

Я встал до солнца, как и обещал. Ежась от утреннего холода, спустился по террасам сада на берег, в небольшую бухту, наполовину засыпанную камнями, но с чистой полосой песка у самой воды. Море было теплее воздуха. Я долго плавал и недоумевал, как такое может быть: ни ларьков, ни навесов, ни бутылок, ни окурков и, главное, ни души на берегу. Только крупные белые чайки бродили вдоль прибоя и что-то вылавливали в пене. Пока я плавал, взошло солнце, а по тропинке вниз спустился Тонио. Он спросил, как у меня дела.

— Отлично, — сказал я. — Но почему здесь так пусто? Ведь рядом город.

Тонио беспечно махнул рукой:

— А, места много. Каждый найдет то, что ему нужно.

Потом добавил:

Вначале география. О существовании вил известно во многих странах мира. О них рассказывают на Балканах, в Прибалтике, в Карпатах, а также — под другими именами — в Уэльсе, Шотландии, Ирландии, Бретани, в Китае и Японии. Все эти страны прямо соседствуют с владениями вил. Во всех случаях это соседство либо через горы, либо через море, либо через то и другое вместе.

Есть два пути в волшебную страну. Во-первых, можно заплутать в горах. Если граница вдруг окажется открытой, то пересечь ее очень легко. И будешь плутать дальше уже по ту сторону реальности. Надо сказать, по ту сторону больше шансов выбраться из передряги живым: владения вил всегда населены, кто-нибудь да придет на помощь. Но это ненадежный и опасный путь. Граница может быть закрыта, до нее можно не дойти, а горы — это горы, с ними шутки плохи.

Второй путь — море. Здесь все проще. Всякое море погранично с землей вил. Если кораблик вышел в море и капитан решил плыть в волшебную страну, он приплывет — если он сам из этих мест. Или если его решимость сделает его фанатиком идеи. Вилы всегда приветствуют таких героев. Бывает, что к волшебным берегам выносит шторм, — но очень редко, особенно в последнем веке.

Никто не скажет, как велик этот чудесный мир, живущий параллельно с Балканами, Шотландией, Китаем и другими странами. Очень велик и в то же время легко доступен в каждой своей точке. Когда Бет сказала, что отправила ребят «как бы в Японию», она как раз имела в виду такую параллельную провинцию.

Машина с детьми — грузовой фургон — классическим образом заблудилась в горах. Туман, дорога в никуда, водитель-албанец, с трудом объяснявшийся даже со своими клиентами. Неясно, сколько времени они плутали после того, как пересекли границу. Тем более неясно, кто они, откуда, куда везли детей и где их взяли. В машине потом отыскались кое-какие бумаги, но далеко не на всех. На Андре, например, нашлась какая-то сомнительная и невразумительная бумажка, на Саньку — ничего. Детишки были очень маленькие — от двух до четырех лет. Многие даже еще не говорили, но уж, конечно, громко плакали. Машина встала недалеко от горного села (кончился бензин). На шум сбежались жители. С горы, заслышав детский плач, спустилась вила, грозно спросила, кто посмел мучить детей, и топнула ногой на тройку злоумышленников, которые пытались нагло заявить, что ее это не касается. Тройку эту больше никто в стране не видел.

То ли их ветром унесло через границу, то ли они очень быстро убежали — никого это не интересовало.

Водитель кое-как сумел объяснить, что у его хозяев такой бизнес: украсть детей, а потом продать. А у него свой бизнес: он возит все, что подвернется. Лишь бы платили. Албанца вместе с его фургоном проводили до границы, а детей отдали королеве, которую немедленно позвали для разборки. Это, конечно, оказалась Бет.

На долю Кэт тоже нашлась работа. Она пыталась осторожно выяснить, не нужно ли вернуть этих детей туда, откуда их украли. Тут пригодилось ее знание внешнего мира. Кэт поездила по разным странам (а детей как будто специально собирали по всей Европе), но не нашла концов. Детей украли на совесть. Никто нигде их не хватился, никто не жаждал получить назад.

С голоду я не умер и свой ужин получил, но это было совсем не то элегическое мероприятие, которое предполагалось изначально. Кофе мы пили с доном Пабло и его помощницей — то есть начали пить, а продолжали уже с Тонио и Кроносом. Последний объявился сам (по телефону), спросил, нельзя ли ему познакомиться с Иваном Николаевичем, пока тот еще не уехал. Бет посмотрела на меня, я кивнул. Не знаю, что подвигло меня согласиться: то ли гордость (еще никто из нас, Иванушек, не уклонялся от Кащеевых проверок, а я чем хуже?), то ли любопытство.

Совет собрался в очень своеобразной комнате. Она располагалась в глубине квартиры и оказалась чрезвычайно многоугольной, многостенной и многодверной. Посередине стоял стол с офисным (и еще каким-то) оборудованием. Окон не было вовсе. Посетители являлись в нее после вежливого стука прямо из многочисленных дверей, явно минуя площадь, лестницу, звонок и прочие условности.

С доном Пабло мы в тот же вечер нашли общий язык, а позже замечательно сработались и вообще стали друзьями. Кроме всего, он единственный известный мне человек в этом мире, с кем интересно играть в шахматы. Возможно, дело в том, что дон Пабло и сам однажды иммигрировал в эту страну из Испании. Он рассказал мне, улыбаясь и покачивая головой (как будто ему уже и не верилось), как это вышло. Юный Пабло, сын испанского дипломата, попал однажды на прием, который посетили Кэт и Бет. После приема он всерьез обдумал свое будущее, решил, что совершенно не согласен с той политикой, которую ему предстояло представлять, и для начала устроил себе каникулы в Иллирии (совсем как я). Там он пытался убедить ее величество Елизавету, что будет любить ее вечно, то есть до своей глубокой старости. Эта блажь, к счастью, потихоньку развеялась. Дон Пабло на очередном приеме, уже в Иллирии, встретил очень милую девушку из хорошей семьи, и жизнь его сложилась счастливо. К тому же он оказался поистине государственным человеком, и ее величество Елизавета сумела найти наилучшее применение его талантам.

Когда дон Пабло говорил не по-русски (русскому он учился очень давно у некоего князя-эмигранта), речь его была остроумной, емкой и изящной. Его помощница — седая чопорная дама — ловила на лету каждое указание начальника и тут же ловко претворяла в те самые документы, которые в Иллирии почти никто не умел делать.

Тонио пробыл на совещании недолго. С ним обсуждался только завтрашний отъезд и детали аварийной эвакуации — в случае, если мне закроют выезд из родной страны.

На пристани, под боком у «Дельфина», спорили Бет и Тонио. Тонио что-то говорил по-итальянски, изображая в лицах не иначе как шайку разбойников. Бет грустно улыбалась и отрицательно качала головой после каждого криминального эпизода. Видимо, речь шла о моем щите. Наконец Тонио пожал плечами и обиженно отвернулся. Едва я подошел, он тут же оказался на борту, подхватил у меня рюкзак и исчез в машинном отделении. И все наше прощание промелькнуло, как остаток сна. Бет, кажется, мне ничего и не сказала. Разжала руки и исчезла, и я уже стоял на палубе, а наш «Дельфин» бежал посреди моря, и даже берегов не было видно.

Мне пришло в голову, что именно так случаются необъяснимые провалы в памяти у сказочных героев: вернулся в свой обычный мир и вдруг забыл все, что с ним происходило по другую сторону моря. Я спросил Тонио, насколько безопасно для него пребывание в большом мире и не забывает ли он, куда должен вернуться.

— Нет, не опасно. Я становлюсь человеком-невидимкой, а мой «Дельфин» — кораблем-невидимкой, — объяснил Тонио, — но я ничего не забываю.

— А в Москве ты тоже стал бы невидимкой?

— Если нужно, то и в Москве. А что, у тебя есть какой-то план?

Меня вели плотно и жестко от Шереметьева и до причала, где нас ждал «Дельфин». В Москве как раз похолодало, мело снежной крупой, было градусов семь-восемь мороза. В Италии все уже зеленело. Прилетев в Рим, мы с конвоирами дружно сменили куртки с зимних на летние. Этим, впрочем, наша дружба ограничилась. Ребята, как я понял, боялись, что я опять уйду от них в сутолоке европейской жизни и проберусь в Иллирию один.

Хотя в Европе весна оказалась в разгаре, море встретило нас не особенно приветливо. Поднялся ветер, небо затянуло облаками, и бурая волна подбрасывала катер так, что нас заботливо поддерживали при посадке. Вот тут герои-разведчики потеряли бдительность. Едва лишь Тонио сжал мою руку и веселым («мотивированным», как пишут в детективах) жестом обнял меня за плечи, как их миссия с треском провалилась, а они этого даже не заметили. Тонио, не снимая левой руки с моего плеча (то есть держа меня под своим «щитом»), радостно сообщил:

— Ты молодец, быстро вернулся. Я даже волноваться еще не начал.

Правой рукой он ловко передал мне связочку ключей на металлическом колечке. И объяснил на случай, если я чего-нибудь не понял:

— Это твоя защита. Она уже работает. Тебя теперь ничем нельзя достать.