Испания, декабрь, 1812

Это было пленительное зрелище: то, как она сидела за маленьким столиком у огня, склонясь в глубокой задумчивости над тетрадью. Маркус притворялся, что спит, и смотрел со своего соломенного тюфяка, как она обмакивает перо в чернила и вновь принимается писать. Если не думать о дожде, льющем сквозь дырявую крышу, не обращать внимания на черные от гари стены, можно было легко вообразить, что он в родной Англии. Боль в ранах заставляла его то и дело просыпаться; и всякий раз, как прерывалось его забытье и он приоткрывал глаза, ему неизменно представало то же восхитительное видение.

Крохотная келья казалась будуаром, а женщина за столиком – дамой, которая, присев к секретеру, пишет письма или отвечает на многочисленные приглашения. В это время года они могли бы находиться в Ротеме, встречать Рождество. Обеды, балы, прекрасные девушки с благоухающими волосами и бархатистой кожей, в невесомых платьях из кисеи. Но как ни прелестны были те английские красавицы, они не шли ни в какое сравнение с дамой, сидевшей за секретером.

Дождь усилился, с грохотом обрушив потоки воды на черепичную крышу, и чары развеялись. Он был не дома, в Англии, а в заброшенном монастыре, стоящем среди холмов на границе между Португалией и Испанией, глубоко во вражеском тылу. Он чудом остался жив, отбитый у французского патруля партизанским отрядом Эль Гранде. И девушка, с сосредоточенным видом сидевшая за столиком, вполне возможно, подсчитывала боеприпасы, израсходованные в жестоких боях с французами.

Она была столь же опасна, сколь хороша собой. Пистолет, лежавший справа от нее на столике, был не пустой игрушкой, как и острый кинжал у нее за кожаным поясом. Эти женщины сражались бок о бок со своими мужчинами и расправлялись с врагами с невиданной жестокостью.

Англия, август 1815

Катрин протяжно вздохнула, выпрямилась в кресле и потерла затекшую от долгого сидения спину. Прическа ее растрепалась; она вынула шпильки и собрала вьющиеся ярко-рыжие пряди в свободный узел на затылке. Пол вокруг кресла был усеян скомканными листами бумаги; пальцы ее испачкались чернилами. Она уже давно сидела за столом, но написанное не удовлетворяло ее.

Хотелось все бросить, но надо было продолжать. Мелроуз Ганн, владелец «Джорнэл», ждал ее статью самое позднее завтра к вечеру. Существовала и другая причина, чтобы довести работу до конца. Позарез нужны были деньги. Катрин, конечно, не бедствовала. У нее оставался этот маленький дом и скромный ежегодный доход, который давало имение отца, но его едва хватало на прожитье. Врачи, особенно армейские, редко бывали состоятельными людьми.

Тяжело вздохнув, она собрала листки и внимательно перечитала написанное. Это был первый из серии очерков, посвященных отвратительным условиям жизни солдат и их семей, с требованием к правительству радикального их улучшения. Теперь, когда война была закончена и Наполеон заточен на острове Святой Елены, наступило самое подходящее время осуществить изменения, которые она предлагала. Катрин знала не понаслышке то, о чем писала. Она все видела собственными глазами, когда сопровождала отца в испанском походе.

Отличительным знаком Э.-В. Юмена – таким псевдонимом она подписывала свои статьи – была точность. Если она писала о Ньюгейте, читатели могли быть уверены, что она лично осматривала эту тюрьму. «То есть не она, а он», – поправила себя Катрин. Авторов-женщин еще как-то воспринимали, когда они писали на банальные темы вроде воспитания детей и благотворительности. Если же они пытались выйти за пределы этого ограниченного круга тем и высказывались о вещах серьезных, используя отпущенный им богом талант, то становились всеобщим посмешищем. Как ни ужасно, но таково было положение вещей. Если бы вдруг открылось, что под именем «Э.-В. Юмен» скрывается женщина, никто не стал бы воспринимать ее статьи всерьез, издатели потеряли бы к ней интерес и она осталась бы без работы.