В период с 1765 по 1850 год готический роман был наиболее читаемой книгопечатной продукцией как в Англии, так и в Европе. Доктор Натан Дрейк, редактор журнала «Литературный досуг»,

[1]

так определял готический жанр: «…ничто не воздействует столь сильно на человека, как готика… даже самый невосприимчивый мозг, рассудок, свободный от каких бы то ни было следов суеверия, непроизвольно признает ее власть и силу». Его соотечественник, британский критик Теодор Уаттс-Дантон, называл готику «ренессансом чудесного» в английской литературе. Существовали и прямо противоположные мнения — профессор Йельского университета Уильям Лайон Фелпс в своей работе «Начало английского романтизма»

[2]

рассматривал готику как «синоним варварского, хаотичного и безвкусного».

Несмотря на столь противоречивые оценки, готический роман раскупался — в большинстве своем его почитателями были представительницы прекрасной половины человечества всех возрастов и сословий. Английский журналист Питер Хэйнинг в своей антологии «Знаменитые британские повести ужаса» во введении приводит случай, имевший место в одном из книжных магазинов Ирландии. Почтенная леди разговаривает с продавцом книг: «Да, книга и в самом деле плоха, сэр, — но я внимательно просмотрела каждую страницу и отчеркнула ненужные места, чтобы мои девочки могли опустить их, не читая!»

Выяснить причины неубывающего успеха готического жанра стремились многие литературоведы и ученые. Монтегю Саммерс, Эдит Биркхэд, Эйно Райло, Эдмунд Бёрк и Девендра Варма пытались анатомировать готику и таким путем постичь ее суть. Чувственное обоснование готического стиля принадлежит Эдмунду Бёрку, выпустившему в 1757 году свой бессмертный труд «Исследование наших представлений о возвышенном и прекрасном».

[3]

Остальные исследователи создали исчерпывающую классификацию стиля. Выдающийся знаток жанра Монтегю Саммерс в книге «Потусторонний омнибус»

[4]

выделяет следующие типы описываемых в литературе сверхъестественных явлений: потусторонние силы и посещение со злой целью; явление призрака и странная болезнь; загробные появления; живые мертвецы; возвращение из могилы; исполнение клятвы; неупокоенная душа; загадочное предначертание. Каждому из этих явлений отведена своя роль в сюжетной линии готического романа: если странная болезнь и загадочное предначертание могут открывать действие, то явление призрака или возвращение из могилы, как правило, завершают его. Неупокоенная душа или живые мертвецы появляются лишь затем, чтобы подтолкнуть к разгадке, между тем как сумрачный замок, в стенах которого разыгрывается кровавая драма, остается суров и неизменен. Подобное распределение ролей вполне согласуется с хорошо знакомой каждому символикой реалистического романа. Как самостоятельные литературные течения духовно-мистические трактаты и светские жизнеописания, практически не пересекаясь, существовали с самого зарождения письменности. Столь замечательная устойчивость их как стилей лишний раз подтверждает разделение нашего бытия на материальное и духовное. Тем не менее стоит отметить разнообразие форм, в которых предстают эти две основные субстанции, — зачастую происходит лишь смена декораций, смысл же символики остается прежним. В своей монографии «Готический поиск»

Как легко можно заметить, сходство обоих рядов настолько полное, что остается только гадать, существует ли вообще подобная приведенной цепочка отличий. Известный английский искусствовед XVIII века Ричард Нерд в работе «Письма о рыцарстве и средневековых романах» высказал мысль о подвижности эстетических вкусов во временных эпохах: «Если судить о готической архитектуре по греческим канонам, то в ней можно найти только искажения, но если изучать готику по ее собственным канонам, то результат получится иной».

И теперь, столько лет спустя, я с трепетом вглядываюсь в сотканный из тайн покров, что плотно облекает прошедшую историю Европы; мрачное средневековье — имя тем временам, и я снова испытываю полузабытое смешение чувств: святая благость уступает подземному злу — причудливый, мглистый оттенок, описать который нет слов. Погруженный во мрак разум томился в кошмарах бесконечной ночи. Долгое сновидение сковывало народы, и не было избавления от тягостного и глубокого сна. Так было, пока победоносные штандарты варваров не взметнулись над покоренной Европой. Гунны, вандалы, готты принесли пробуждение от вековой тьмы, хотя и они не смогли ее уничтожить.

А до тех пор редкие попытки восстать против тягостного сна не приносили удачи; беспримерное мужество, исполнявшее их, оказывалось обреченным. И разум бежал, бежал в мир грез от окружавших его горестей и несчастий, которые в избытке дарило людям то время. Так было. Порою так бывает и сейчас.

Но и в те века не умирал рыцарский дух. И тогда были странствующие рыцари и были их прелестные избранницы. И тогда, случалось, турниры начинал не гонг, а нежный взгляд женских глаз. Все это было тогда.

Это были времена, когда самые огрубелые сердца оттаивали и исполнялись чистыми помыслами, лишь однажды испытав очищающее воздействие любви. Именно в те мрачные века жили Петрарка и его Лаура; именно тогда воссиял ослепительный нимб музы Ариосто, и тогда же явилось миру потустороннее вдохновение Данте. Те творения очищенного сознания, что были созданы во мраке забвения, ныне предстают пред нами, окруженные сверкающим ореолом; славные дни старинных романсов, как и прежде, возвышают ум своей благодатью.

Я вспоминаю услышанную несколько лет назад неподалеку от Пизы легенду о тех смутных, но влекущих к себе временах. Мне хотелось бы рассказать ее вам, ибо она — дошедший до нас свидетель тягостной ночи, хоть это, быть может, ее единственное достоинство.