Меня зовут Жюль-Анри Манже́н, я родился около Бург-ан-Бресс чуть более шестидесяти лет назад. Я занимал важную должность в конторе фабрики слесарных изделий. Теперь я на пенсии, уже четыре года. И постоянно вспоминаю свою жизнь. Все, о чем я рассказываю, правда.

Когда я был совсем маленьким, то узнал от аббата Нуарэ, нашего учителя катехизиса, что у святых нет запаха. Или, точнее, что от них не исходит дурных запахов, которые повсюду распространяют люди.

— Святые хорошо пахнут, — блаженно улыбаясь, говорил аббат. — Ты всегда узнаешь святого или святую по приятному запаху их тела. Усопшие святые тоже приятно пахнут. Как известно, рака, в которой хранятся мощи святой Терезы из Лизьё, источает запах роз.

Этот вопрос живо интересовал меня, и я расспрашивал аббата, потому что уже тогда у меня было очень тонкое обоняние, легко возбуждаемое от запахов, которые я вдыхал. Деревья, цветы, пыльца, животные, особенно собаки, продукты питания, готовые блюда, спальни, ванные комнаты, жилые помещения, улицы и переулки Грима, небольшого городка в Эн, где мы тогда жили и где мои родители преподавали в лицее имени Жана Жореса. И меня очень волновали запахи, исходившие от моих родителей, от их друзей, от наших родственников и от моих маленьких классных товарищей. Особенно меня смущала одна особа, наша учительница, мадемуазель Анна де Себра́к. Мадемуазель Анна, жестикулируя, расхаживала по классу, и, когда она подходила к моей парте, от ее небритых подмышек исходил терпкий, болезнетворный запах. Он ужасал и притягивал меня. И я открылся в этом аббату.

— Ты уверен, что не почувствовал ни малейшего смущения, чего-то более сильного, преступного в этом омерзительном влечении? — спросил аббат.

Через несколько лет мои родители погибли в авиакатастрофе: они летели в Египет, чтобы отправиться в археологическую экспедицию по Египту, и их самолет загорелся в нескольких километрах от берега. Опекунский совет поместил меня в приход, в дом настоятеля Нуарэ; после лекций в лицее имени Жана Жореса я помогал в приходской церкви. Я вел реестр церковных счетов, отвечал за административно-хозяйственную часть «Крист-Руа», футбольной команды, созданной настоятелем, в которой он часто играл за вратаря. Вместе с ним я организовывал праздники, проводил ежегодные и весенние распродажи и устраивал приходской бал. Я прислуживал при мессе. Готовил и организовывал визиты его преосвященства в нашу скромную обитель.

Его высокопреосвященство епископ любил приезжать к нам. Это был просвещенный и образованный человек, который читал все: отцов Церкви, святого Амвросия, святого Августина, Сименона, Фредерика Дарда. Он был доволен, что в лицее имени Жана Жореса у меня лучшая оценка по французскому, и часто задавал мне вопросы о моей работе; он, не настаивая, спрашивал, хочу ли я стать священником. Поскольку я говорил с ним о запахах, то он процитировал мне отрывок из «Исповеди», в котором даже Августин, вопреки его воле, предстает не в меру чувствительным. «Но это был человек во плоти», — ласково улыбнулся монсеньор и отметил страницу в приходском издании: «Волшебство ароматов не беспокоит меня, — говорит святой. — По крайней мере, мне так кажется: возможно, я ошибаюсь. Поскольку душа моя — потемки…»

Все время, отпущенное мне на прогулки и забавы, как говаривала моя почтенная матушка, которая уже шесть лет как умерла, я упражнялся, стараясь уловить запахи людей, с которыми я встречался, и определить по силе испарений степень их виновности, а иногда и невиновности. Пот, тепло, грязь внешняя и внутренняя, греховные помыслы, подавленные желания, которые исходили от их тел. Даже одетых. Даже зимой. Как будто тесная, плотная одежда тем сильнее изобличает запах, чем дольше она удерживает и лелеет его в своих складках. Летом запах более откровенный. Он смело заявляет о себе и почти не прячется. Зимой же и на протяжении всей весны запах становится более дерзким. Он удерживается и сгущается, концентрируясь внутри, подогревается и прокаливается между кожей и одеждой, собирающей и сохраняющей запах человека, который одевается, кутается в шерсть или в плотный хлопок и, задыхаясь, утопает в своем собственном аромате.

Летом, когда мне было семнадцать лет и когда запахи казались мне отчетливыми, аббат попросил меня и Марию Елену, дочь приходской прислуги, мадам Руиз, навести порядок в кладовой на чердаке. Ее отец — Пабло Антонио Руиз был центральным нападающим в футбольном клубе «Крист-Руа». Его сын, хулиган Паблито, которого выгнали из всех школ, будто бы обучался ремеслу в слесарной мастерской Зюбе́р, владелец которой был президентом приходского совета. Во время летних каникул Мария Елена зарабатывала немного су в приходской церкви. Это была не очень высокая девушка с арабским профилем, с длинной шеей и внушительной грудью, с округлыми бедрами и ягодицами, с загорелыми и блестящими ногами. Именно эти ноги раздвинутся, эти бедра будут блестеть в полумраке, когда однажды днем я признаюсь, что запах Марии Елены раздувает мне ноздри и заставляет терять рассудок.

Мы с Марией Еленой ровесники. После полудня в начале уборки на чердаке я, несмотря на суету, сразу заметил, что вместо того, чтобы помогать мне, Мария Елена все время вертелась рядом со мной, и, когда она касалась меня, от нее веяло легким запахом пота, вкусным ароматом прикрытого тела, просачивавшимся сквозь полотняную одежду. Затем, устроившись в старом кожаном кресле, она положила одну ногу на подлокотник и, улыбаясь, уставилась на меня. А ее запах в знойный летний день! Легкий в начале полудня, когда еще дул слабый ветерок, благоуханный, как легкий аромат теплой кожи, цветка или фрукта. Затем под черепичной крышей установился августовский зной, воздух прогрелся, и запах Марии Елены сгустился и стал приятнее, когда она рухнула в кресло, обмахиваясь и теребя юбку на бедрах, поблескивавших в косых лучах желтого света, проникавшего сквозь чердачные окошки. И я уловил более сильный, сладкий и одновременно морской запах, волновавший до глубины души и страшно притягивавший меня.