Ключевые вопросы в настоящей книге связаны с изучением «чистки чистильщиков» — феномена, возникшего в зените сталинской власти: каковы были мотивы руководства СССР в проведении арестов и судебных процессов по делам сотрудников НКВД? Каковы были критерии в выборе сотрудников НКВД для увольнения и ареста? Была ли эта чистка поиском «козлов отпущения», позволившим руководству переложить вину за массовые репрессии на кадры низшего уровня? Или она была результатом конфликта между клиентелами в НКВД или других структурах? Мы также стремились изучить механизм судебных процессов и их политический смысл, понять ту настойчивость, с которой руководство настаивало на использовании дискурса «нарушения социалистической законности». Возможно, еще более важно то, что мы старались понять собственные мотивы сотрудников НКВД: действительно ли они верили в то, что творили, или были карьеристами и функционерами, исполнявшими приказы из страха или бюрократической рутины? Были ли они садистами, уголовниками или «обычными людьми» (в том значении, в котором Кристофер Браунинг использует этот термин для обозначения perpetrators в изучении Холокоста)? Наконец, мы стремились пред-дожить богатые деталями микроисторические описания и новые эмпирические данные для обогащения нашего понимания Большого террора, взглянув на них из комнат допросов и расстрельных камер НКВД.
Здание, изображенное на обложке, так описывалось в книге А. В. Рябушина с претенциозным названием «Гуманизм советской архитектуры», опубликованной в 1986 г.: «Здание Совета министров Украины отличается воистину покоряющей силой своего образного величия. Поражает специально преувеличенная эмоциональность, прямо-таки титаническая мощь архитектурного образа, его особенная, всеми средствами подчеркнутая напряженность. […]
Архитектурные средства, которые применил Фомин, образовывают, — писал далее Рябушин, — до краев насыщенное “силовое поле”, очутившись в нем, даже сегодня человек чувствует его мощное влияние и осознает себя в какой-то особенной, драматизированной среде».
Наверное, невозможно лучше охарактеризовать дух здания, авторами проекта которого являлись советские архитекторы Иван Фомин и Павел Абросимов. Для авторов этой книги его история воплощает собой переломный 1939 г. Дом был построен в 1936–1938 гг. специально для НКВД Украинской ССР, но его так и не передали чекистам. Вместо них в 1939 г. в него въехал новый хозяин — Совнарком УССР. Намерение запечатлеть в камне выдающуюся роль НКВД оказалось обманчивым и преходящим. Наша книга посвящена истории дисциплинирования НКВД и массового наказания сотрудников органов государственной безопасности в 1939–1941 гг., вынужденных, как и в случае с домом, уступить первую роль государству как таковому.
ВСТУПЛЕНИЕ
Изучение феномена
perpetrator
представляет в значительной степени «неизведанную территорию» в истории Советского Союза. Англоязычный термин происходит от латинского
perpetrare
и означает «лицо, совершившее преступление, хищение или что-либо возмутительное»
[1]
. В историографии сталинского СССР этот термин, как правило, не использовался. Это произошло отчасти из-за нежелания искать, помимо Сталина, других виновных и ответственных за чудовищные преступления того времени. Сталин, таким образом, становился единственным
perpetrator
с узким кругом преданных приспешников всего лишь в силу неспособности исследователей выйти за рамки традиционного для историографии подхода к изучению советского общества «сверху вниз» и связанных с этим образов советских людей, бюрократии и всего общества, — безликих, пассивных и подавленных террором. Причиной такого видения, в частности, стали долгие десятилетия ограниченного доступа к архивам.
Напротив, историки, исследовавшие нацистскую Германию и Холокост, посвятили бесчисленное количество работ изучению феномена
perpetrator
[2]
, Рауль Хилберг (Raul Hilberg) первым использовал ставшую теперь классической триаду «жертва — свидетель —
perpetrator
»
[3]
.
Понимание нацистского
perpetrator
в течение десятилетий варьировалось от «банального бюрократа», «убийцы за письменным столом» (desk murderer)
[4]
и «обыкновенного человека» на одном конце сегмента — до «яростного идеолога», «злостного убийцы», на другом, — с разнообразными нюансами между двумя этими крайностями. Все чаще исследователи признают наличие «серых зон» между категориями
perpetrator
и «свидетель», а в некоторых случаях и между категориями
perpetrator
и «жертва»
[5]
. Необходимо отметить, что «свидетель» в данном случае не отражает суть англоязычного термина
bystander,
который используется в литературе о Холокосте. Им обозначают тех, кто не был жертвами или
perpetrator,
но был пассивным очевидцем событий, зачастую извлекая из них выгоду или молчаливо поддерживая преступников.
Разгром нацистской Германии и масштабность совершенных ею преступлений поставили мир, и в первую очередь союзников, перед необходимостью наказать тех
