Ночью темно, но не всегда. Сегодня – темно.

По коридору в потемках шлепает голыми пятками голый человек. Входит на кухню. Хрипло кашляет в темноте. Шарит рукой на полке – ищет что-то ощупью. Гремит стеклом. Слышно, как откручивается жестяная пробка с горлышка высокой бутылки. Человек, погруженный в абсолютную тьму, делает несколько судорожных глотков. Жидкость – виски – обжигает ему горло. Не видно, но слышно: человек морщится, отдувается, тяжело дышит. Потом затихает. Виски разливается добрым теплом по самым отдаленным участкам рано обрюзгшего тела. Человек стоит без движения минуту, прислушивается к ощущениям.

– Хорошо, бл…ь, – громким шепотом говорит человек и гладит себя по свисающему животу– Хорошо.

Немного подумав, он делает еще несколько больших глотков и опять замирает, вслушиваясь. Светлее не становится.

Человек закручивает пробку и осторожно ставит бутылку на место. Шарит рукой по столу. Находит сигареты.

Начальник МУРа генерал Ухов в третий раз обходил по кругу расстрелянный трамвай. За два десятилетия службы в розыске он видел такое впервые. Обычный – желто-красный, противно дребезжавший при жизни, а теперь – совершенно мертвый трамвай – был прошит очередями из «Калашникова», как сито. Вагон бьш переполнен, но пострадал лишь один человек – ранение в ногу по касательной получил студент, стоявший на нижней подножке передней двери. Остальных даже стеклами не посекло. Все пули ровно легли на уровне восьмидесяти сантиметров от земли, там, где еще не начинается салон, там, где ходовая и электродвигатель.

Закончив визуальный осмотр, генерал подошел к группе экспертов и оперативников. Они уже все сделали и теперь терпеливо стояли в стороне, ожидая вполне предсказуемой вспышки генеральского гнева. Обстрел трамвая из автомата в центре Москвы – вполне достаточный повод для жесткого разноса.

Но, похоже, начальник МУРа бьш настолько огорошен и даже подавлен увиденным, что кричать не собирался. Он остановился в метре от оперативников и вопросительно уставился куда-то в пространство.

Дежурный сыщик убойного отдела, прокашлявшись, приступил к докладу.

Картина была предельно ясной: около 12.47 рейсовый трамвай проходил мимо офиса компании «Ювелирная империя». На противоположной от офиса обочине, как раз напротив главного входа, был припаркован старенький корейский внедорожник. В его салоне, прямо за задней дверью, было смонтировано нехитрое устройство: намертво закрепленный на сошках автомат Калашникова, снабженный видеокамерой и рычагом, который приводился в движение с помощью радиоуправляемого механизма. Невидимый стрелок, который мог находиться метрах в пятистах от места, нажимал на кнопку, рычаг давил на спусковой крючок, «калаш» начинал стрелять. Целый рожок. Все.

Раньше Серега служил в милиции. Он раз пять ездил в Чечню, в самое пекло, и вернулся живым, правда – обещанных боевых так и не получил. Серега очень рассчитывал на эти деньги, а еще больше на них рассчитывала Серегина жена. За пять командировок, по два месяца каждая, он мог заработать на нормальную двухкомнатную в родном Волгограде. Но заслуженные тысячи где-то потерялись в бумагах – по пути из федерального центра в бухгалтерию его УВД. Или – эта версия казалась Сереге более верной – кто-то приделал деньгам ноги. В результате жена от него ушла, и он остался жить в коммуналке – в двадцатиметровой комнате с полупарализованной мамой. Мама все время что-то требовала, а Серега ничем не мог ей помочь – сутки через трое выходил на службу, а в остальное время пропадал на рыбалке. Он числился сапером в местном ОМОНе и страшно скучал. Работы никакой не было, и Сереге казалось, что он теряет квалификацию. Когда удавалось выехать на какое-нибудь самое пустячное разминирование – пусть хоть граната какая или снаряд ржавый времен войны – сердце у Сереги в груди заходилось в восторге. Он становился тихим, серьезным, у него всегда были твердые и сухие руки, и он никогда – никогда – не ошибался. Он знал про бомбы и взрывы все – мог собрать адскую машину, что называется, из говна и пыли. Знал, например, как взорвать мешок с мукой или как сделать гремучую смесь из стирального порошка и еще пары таких же невинных ингредиентов.

После того как в кино прошел фильм «Брат», Серегу стали называть Фашистом – он был удивительно похож на одного из героев картины и даже его дурацкую присказку – «эхо войны» – использовал постоянно, с такой же интонацией. Сереге прозвище категорически не нравилось. Ему не хотелось быть фашистом – на войне, обороняя Сталинград, погиб дед, а бабку и вовсе не нашли. От завода, на котором она работала, осталась одна огромная яма. Но друзья не унимались. Пару раз Сереге даже приходилось пускать в ход кулаки. В результате, как-то сам собой, был найден компромиссный вариант, и омоновца переименовали из Фашиста в Немца. Немец – это нормально. Солидно и совсем даже не обидно.

Немец уволился из ОМОНа, когда понял, что это тупиковый путь развития – ни денег, ни славы, а в Чечне Рамзан Кадыров и полный телевизионный покой, на смену бэтээрам пришел мирный трактор. Он почти год болтался по городу без дела, перебиваясь случайными заработками, потом уехал в Москву, где судьба неожиданно преподнесла ему подарок – новую жизнь. Что называется, на серебряном подносе преподнесла. Теперь Немец жил в неплохой, хоть и тесной квартире и даже приобрел по случаю двухлетнюю «шестерку» «ауди». Жизнь налаживалась, и Немец даже начал думать – не попытать ли в очередной раз счастья в семейной жизни.

Именно об этом он и размышлял, пробираясь, нагнув голову, по подвалу новенького элитного жилого комплекса в Подмосковье. Он уже был тут дважды – с разведкой, и теперь мог идти с закрытыми глазами. В самом дальнем углу в пыли лежали два продолговатых баллона: облупившаяся синяя краска и помятые бока. Их забыли здесь сварщики, а Немец нашел. Это избавляло его от головной боли – все произойдет само собой, не надо даже ничего придумывать.

Немец перетащил баллоны на несколько метров под несущую конструкцию, развернув один из них вентилем к стене. На торчащий из стены крюк он подвесил пятилитровую канистру с машинным маслом. Чуть приоткрыв краник, прислушался к тихому шипению газа. Несколько раз шмыгнул носом, удовлетворенно хмыкнул. Достав из кармана перочинный ножик, проковырял в днище канистры небольшую дырочку. Тягучая жирная капля медленно и даже как-то нехотя сформировалась под отверстием, о чем-то своем подумала и рухнула вниз – четко на вентиль. Немец еще раз хмыкнул. Отряхнув руки, он быстро пошел – почти побежал – к выходу. Если он все рассчитал правильно (а он всегда рассчитывал все только правильно), то получалось, что на эвакуацию у него где-то около семи минут. В тот момент, когда на вентиль накапает достаточно масла, произойдет объемный взрыв. Второй баллон сдетонирует. Этой мощности хватит, чтобы сровнять аккуратненький жилой дом с землей. Выйдя на поверхность, он легкой трусцой побежал в сторону леса. Остановившись на опушке, последний раз посмотрел на обреченное здание: «Хорошо здесь жить, наверное, – подумал он. А потом добавил: – Было». И побежал дальше.

Во снах приходят звери и птицы. Приходят, смотрят и чего-то ждут. На вопросы не отвечают. Странные существа. Иногда по утрам кажется, что вся эта живность умнеет ночь от ночи. В глазах все больше смысла. Вот-вот заговорят. Чем сильнее это ощущение, тем страшнее. Понятно, что в тот момент, когда они осмысленно откроют свои рты, пасти, клювы и жала, случится что-то в высшей степени неприятное и страшное. И пора будет

уходить.

Молчите, звери. Заклинаю вас, молчите.

Нервно дернувшись, молодой человек открыл глаза и потер затекшую шею: опять, в который раз, уснул, положив голову на стол. Рядом тихо шуршал процессором монтажный компьютер. Значит, режиссер, как обычно, решил не дожидаться пробуждения великого таланта и тихонько отвалил домой. Так оно, собственно говоря, всегда бывает.

Молодой человек встал с кресла, потянулся, расправляя ноющие мышцы, пару раз хрустнул костяшками, подергал головой из стороны в сторону – как боксер перед поединком на ринге. Вроде – жить можно.

Снова плюхнувшись в кресло, он оттолкнулся от пола ногами и откатился в другой угол комнаты. Затормозил пятками перед шатким столом с допотопной монтажной парой и слепым монитором. Резким ударом забил в Betacam кассету. Крутанул джог. Надо бы, надо бы уже выбрать дубль, но мозг категорически отказывается включаться. Все. Из розетки выдернули, спать пора. Он лениво потянулся еще раз и почесал предплечье – в том месте, где виднелась часть странной татуировки – толстый ствол какого-то дерева и ноги человека, висящие в воздухе, над землей. Еще раз оттолкнувшись пятками от пола, он проехал на кресле метра три, пружинисто вскочил и открыт дверь.

Он вышел в пустой, круглые сутки освещаемый холодным светом редких ламп останкинский коридор без окон и, прыгая то на левой, то на правой ноге, двинулся в сторону туалета. Прыжки отдавались неприятным грохотом, но никому помешать в этот час он не мог.

По улице идет человек. Совершенно такой обычный человек, ничем особо из толпы не выделяется. Лет тридцать на вид. Или больше. Или меньше, если предположить, что человек истаскался, поизносился. Такое тоже бывает. Ранний живот, ранняя лысина. Уньшый взгляд. Таким в метро не улыбаются посторонние красивые девушки, таких не приглашают третьим жаждущие джентльмены в переходах.

Человек неожиданно легко запрыгивает в автобус. По его виду не скажешь, что он вообще способен прыгать. Размякшее тело, оказывается, может пружинить. Человек покупает билет и едет куда-то. Где-то там, в промерзшем до самого последнего миллиметра культурном слое, на грязной мартовской улице города он выйдет из автобуса. Ссутулится, как бы стесняясь своего недавнего пружинистого прыжка. Подволакивая ноги, разбегаясь перед короткими, до черноты накатанными языками льда на тротуаре, двинется в самую глубокую глубину типовых дворов. Повернет за угол, сплюнет в снег. Спустится по узкой лестнице в подвал, толкнет стальную дверь с блестящей от десятков тысяч прикосновений ручкой. Войдет в пропахший мужским потом вестибюль, откроет одну за другой три двери, чтобы оказаться в раздевалке. Маленьким ключом отомкнет створку железной дверцы, закрывающей личный ящичек. Неторопливо разденется, обнаружив под бесформенной одеждой неожиданно мускулистое тело. Живот никуда не исчезнет – иллюзионисты сегодня заняты. А вот все остальное – очень даже ничего, атлетическое такое. Аккуратно разложит все снятое с себя в ящичке, натянет линялые застиранные боксерские трусы, майку, когда-то бывшую черной, потертые мягкие кроссовки. Войдет в тренажерный зал.

Здесь он проведет два часа.

Он будет

кричать

Сергей Рыбин – глава крупнейшего в стране концерна «Ювелирная империя» – отказался разговаривать с простыми сыщиками, заявив, что приедет к генералу Ухову в МУР лично. В любое удобное для него время. Нельзя сказать, что Ухов обрадовался, но понять коммерсанта, входившего в золотую сотню русского «Форбс», пережившего уже несколько десятков покушений, он вполне мог. Встречу назначили на Петровке. Рыбин приехал минута в минуту.

Одутловатый, невысокого роста, с маленькими, слишком близко посаженными глазами, он производил на собеседника неприятное впечатление. Даже тогда, когда Рыбин улыбался, лицо его сохраняло откровенно угрожающее выражение – как у дикого кабана, изготовившегося атаковать. Сегодня он очень старался казаться любезным – разговор с начальником МУРа не сулил ему ничего хорошего. Понятно, что он покалишь в статусе свидетеля, но понятно и то, что стреляли вовсе не в трамвай, а в него, – он вышел из машины ровно в ту секунду, когда красно-желтая громадина прогрохотала мимо, закрыв миллиардера своим железным телом от длинной автоматной очереди. Служба безопасности «Империи» прохлопала момент – на пленках камер наблюдения оперативники – как ни искали – не смогли найти момент, когда напротив здания появился самострельный корейский внедорожник. Больше всего на свете теперь Рыбин не хотел отвечать на вопрос: кто мог бы желать ему смерти? Если всерьез озадачиться составлением такого списка, то ему придется, пожалуй, бросить все и погрузиться в раздумья и писательство на пару лет. Начав свой бизнес с первого разрешенного в стране кооператива, он создал самую настоящую империю – это слово появилось в названии корпорации не просто так. У Рыбина были рудники, заводы, художественные мастерские и торговая розничная сеть, охватившая за последние годы всю страну. На корпоративных вечерниках он любил говорить: «Каждая вторая свадьба в этой стране происходит благодаря мне – чтобы пойти в загс, каждый второй мужчина идет в мой ювелирный магазин и покупает мои кольца». А есть ведь еще и откровенная роскошь, и есть промышленность, которой тоже требуются драгоценные металлы…

Рыбин думал, ощущая все нарастающий дискомфорт. Генерал молчал, разглядывая собеседника. Он прекрасно знал, что никакой пользы сегодняшняя встреча не принесет, ничего путного Рыбин не скажет. Но Ухову очень хотелось нащупать слабину в защите этого миллиардера: понятно, что у него тысячи врагов. Но есть только один, тот, кого «золотых дел мастер» боится больше всего на свете. Тот, о ком думает каждый вечер, пытаясь заснуть. Если удастся зацепить, если удастся…

Рыбин первым нарушил молчание:

– Юрий Карпович, я уверен, так сказать, что вы сможете их найти! – Он выстрелил этой заранее заготовленной фразой и, казалось, выдохся.