Когда рядом Ницца, у вас хорошее настроение, постоянно хочется петь, а всюду, даже зимой — цветы, и над морем возвышается лес мачт — не сомневайтесь, вы в Сан–Ремо! На той самой Цветочной Ривьере у подножия Альп, на берегу Лигурийского моря в итальянской провинции Империя. В маленьком курортном городке, где жителей всегда меньше, чем праздных отдыхающих. В котором казино, концертных холлов, отелей и съемных вилл едва ли не больше, чем жилых домов. В том самом Сан–Ремо, что очень похож на Сочи — запахом моря, горами, загорелыми лицами, но вместе с тем гораздо меньше, ухоженней, уютней и дороже — настоящий рай для тех, кто может платить много.

А если вам посчастливилось оказаться там в феврале или начале марта, то появляется большая вероятность стать свидетелем события, которое каждый год (ну или почти каждый) ждет вся Италия — знаменитый песенный фестиваль.

В 1987 году он был 37–м по счету и по большей части запомнился русскоязычной общественности тем, что на него впервые была приглашена эстрадная звезда из далекой России. Нет, разумеется, выступали и итальянцы — в конкурсной программе, исполнившие немало красивых, лиричных песен (правда, победил в этот раз — в первый раз! — любимый в Советском Союзе Джанни Моранди с очередной пафосно–гражданской песней "Si puo dare di piu" — Можно дать еще больше!). Но и кроме итальянцев выступило немало достойных талантов — шведская Europa со своим "Финальным отсчетом", Уитни Хьюстон и Simply Red отметились очередными хитами, но подлинным открытием стало выступление Аллы Борисовны Пугачевой, притащившей на знакомство с Италией своего очередного "бой–френда" Владимира Кузьмина. Зал рукоплескал парочке три минуты — от объявления исполнителей до первых звуков фонограммы. Но исполненная экзотическим — для привыкшей к бельканто публике — дуэтом песня "Надо ж такому случиться" залу не очень понравилась: аплодировали по большей части как странной и не очень понятной диковине. Наверное, так же хлопали бы итальянцы говорящему медведю. И песня очень быстро забылась. Во всяком случае, никто ее в Италии не напевал.

И тем бы лишь и запомнился 1987 год в Сан–Ремо, если бы спустя еще пару месяцев в город вдруг не начали съезжаться из Ниццы и Генуи — от ближних аэропортов — большие представительные лимузины. На дорогах Лигурии было замечено необыкновенное количество "V-126 Pullman" в сопровождении обязательных "Gelendwagen". Городок наводнили люди в штатском с такими документами, от которых шарахались даже наглые итальянские карабинеры. Все произошло так же быстро, как продолжалась англо–занзибарская война, длившаяся, как известно, тридцать восемь минут. Если бы кто‑то из журналистов, пишущих на околополитические темы, оказался в те дни вблизи Сан–Ремо, он бы очень удивился, увидев весь цвет мировой политической элиты в одном месте. И те, кто мелькали в заголовках журналов, и другие — предпочитавшие лишний раз не светить свое лицо под лучами софитов и фотовспышек, перед камерами вездесущих репортеров — на итальянский берег съехались все. Это были не выборные калифы на час — таких было в собравшемся обществе очень немного, нет, по большей части это были матерые чиновники, без которых не обходится ни один президент, это были уважаемые банкиры, страховщики и финансисты, это были солидные ученые от экономики и политологии. Могло бы показаться, что зреет какой‑то заговор. И тот, кому так могло показаться — был бы совершенно прав!

Заговор — это не всегда что‑то противозаконное. Договоренность о тайных действиях, не нарушающих никакие законы — это тоже заговор. Как бы он не назывался в прессе — конференция, саммит или фестиваль — но если в договоренности не посвящают никого, кроме участников собрания, вы имеете дело с самым обычным заговором.

Такой восторг, должно быть, испытывает художник, когда за его картину на каком‑нибудь

Christie's н

еизвестный коллекционер отваливает десяток миллионов фунтов. Может быть, что‑то похожее происходит с врачом, у которого безнадежный больной вдруг встает с постели и начинает плясать гопак. Или начинающий композитор, когда видит как написанная им мелодия все выше и выше поднимается в самых популярных чартах. Должно быть знакомо это ощущение и полководцам, спланировавшим удачно развивающуюся наступательную операцию: подготовивших свою армию к рывку, организовавшим снабжение, подтянувшим резервы, получившим сотню подтверждений разведки и тысячу раз отработавшим свой замысел на штабных картах. Словом, сложное чувство: смесь радости, неверия и гордости одолевает человека, сделавшего на самом деле что‑то значительное, прыгнувшего выше своей головы.

Так и мы с Захаром встретили открытие Австралийской фондовой биржи 19 октября 1987 года — в близком к эйфории состоянии, беспричинно хихикая и поминутно оглядываясь на настенные часы, будто бы спрашивали у них совета: все ли идет так, как надо?

Мы твердо знали, что началось все не в Австралии и не в Японии, и несколько позже, но так приятно было посмотреть на последние мгновения беспечного мира. И понимать, что часы неумолимо приближают миг события, которое изменит в политических раскладах если не все, то очень многое.

Последовательно открылись площадки в Суве, Сиднее, Токио, Пусане и время уже подбиралось к долгожданному Гонконгу, когда я заметил некое несоответствие происходящего и ожиданий.

Когда мы с Захаром собирались стать инженерами, наши преподаватели долгие часы лекций, лабораторных работ и семинаров посвятили переходным процессам в различных динамических системах. Если кто‑то не в курсе, о чем идет речь, я поясню. При запуске любого электрического устройства в самые первые миллисекунды ток нарастает лавинообразно, превышая номинальное значение в несколько раз. Потом так же быстро падает ниже номинала, потом снова выше, но уже не в несколько раз, потом ниже — сила тока, постепенно успокаиваясь, колеблется вокруг того значения, на котором работает устройство в штатном режиме. А успокаивается по той причине, что все в нашем мире инерционно, и все стремится к уменьшению энергетических затрат и спокойствию. Ничего сложного, если объяснять на пальцах.