Бежит время. С каждым годом его остается все меньше. А когда посмотришь назад — дорога идет через годы, события и исчезает за далеким горизонтом детства. Эта дорога началась от порога родной избы и поначалу вела в близлежащее село, потом — в большие города, чужие страны, к незнакомым людям. Жизнь не скупилась на тяжелые часы, но наделила прекрасными друзьями, дала минуты счастья. Я немало работал, мечтал, искал. Времена выдались тяжелые, подчас даже трагичные, — времена опасностей, бурь и переворотов. Но человеческая память, к счастью, не любит хранить неприятности, куда ярче сохраняет она солнечное и радостное. Может быть, поэтому в моей книге тоже больше таких минут…

Шли дни и годы, и мне все больше хотелось вернуться в прошлое, найти молодость — свою и своих друзей, которые, как хотелось бы мне, с улыбкой и хорошими чувствами прочитают эту книгу.

Мое поколение редеет с каждым годом. Нет в живых ближайших друзей — Пятраса Цвирки,

[1]

Саломеи Нерис,

[2]

Йонаса Марцинкявичюса,

[3]

Казиса Боруты, Винцаса Жилёниса, Йонаса Шимкуса.

[4]

Некоторые из них собирались описать путь своего поколения, но не успели. Другие умерли молодыми — им и в голову не приходило писать мемуары. Я тоже долго откладывал эту книгу. Но, тяжело захворав несколько лет назад, я впервые понял — ничья жизнь не вечна. И вот я отложил в сторону другие работы и описал то, что увидел за свою жизнь.

Мемуары должны быть правдивыми. Но, по моему глубочайшему убеждению, они могут и должны быть субъективными. Я не собирался писать ни истории Литвы, ни хроники общественных движений. Я хотел написать только о себе, о своих друзьях и знакомых. А вместе с тем в той или иной степени всплывет и эпоха, в которой мы жили. Личная жизнь — моя и моих друзей — здесь не заняла много места только потому, что немало действующих лиц или их близких живы. А это требует от мемуариста не только такта, но иногда и просто молчания.

Не все описанные мною люди, да и я сам, во всем безупречны. Я рисовал их такими, какими знал, — без искусственных украшений и ненужной «героизации». Я думаю, они не рассердятся на меня за это, как не должны бы рассердиться и их почитатели. Я старался быть точным в каждой подробности, и лучше недосказать (если говорить это, по моему мнению, рано), чем сказать неправду.

Если есть на свете счастливые люди, то один из них — я! И правда, мне невероятно повезло. Кто мог подумать, что, уехав из деревни неделю назад с восемью литами в кармане, я буду уже чиновником и окажусь в Каунасе, на втором этаже здания Министерства сельского хозяйства! Я сижу и скучаю. Но скука скоро кончится, начнется работа! Так утверждал референт Гасюнас, энергично расхаживая по двум небольшим пустым комнатам, в одной из которых стояли наши столы. Он искал места для шкафа с делами, для других столов, за которые сядут столь же счастливые юноши, как я, — канцеляристы департамента земельной реформы!

Расхаживая по комнатам, референт время от времени оказывался у своего стола, садился и от скуки принимался листать какое-нибудь дело или комплект «Правительственных ведомостей». Он удивился, увидев, что я пишу стихи, и попросил прочитать ему что-нибудь. Немного смущаясь, я продекламировал что-то о сумеречных переулках, и он меня похвалил:

— Ничего… Но, знаешь, надо бы про родину или про бога вставить. Майрониса читал?

Майрониса-то я читал, но спорить не решился и что-то буркнул себе под нос.

— Я тоже иногда пописываю в газеты. В «Утро». Раньше работал в Кретинге и посылал заметки, а теперь пишу статьи о земельной реформе. Хочешь почитать?