Поэтический вымысел с примесью эпистолярного жанра – так можно истолковать этот штришок моей жизни.

О том, что чистый лист бумаги завораживает художника, в любом аспекте и смысле этого слова, то есть будь то писатель, поэт, живописец и так дальше, знает или чувствует каждый. Начертать что-нибудь на белом поле испытывает желание и ребенок и взрослый, а что он намарает на листке, это одному богу или чёрту известно.

Вот и я, ознакомившись с толстыми томами Александра Дюма, изучив подробнейшим образом Виконта де Бражелона вместе с Тремя Мушкетерами в третьем классе начальной школы, благоговела перед чистым тетрадным листом. Фантазия била ключом и ложилась на бумагу в виде романа о мушкетерах и прекрасных дамах Владивостокского разлива. Каждые два листа мелким почерком сопровождались рисунками дам в кринолинах и мужчин в шляпах с перьями. Общие тетрадки, наполненные сюжетами, начиная с шестого класса, бродили по рядам парт в поисках благодарного читателя. Читатель воспринимал эти опусы достаточно равнодушно, а иногда и восхищенно, но мне было и этого достаточно. Когда на уроке литературы все получили задание написать былину, моя соседка по лестничной площадке, с которой мы вместе учились в школе, всю дорогу до дома ныла и завывала, что это задание выполнить невозможно. У меня даже и мысли не возникало страдать по этому поводу, а когда учительница литературы поместила мою былину в журнале достижений школьных учеников в пионерской комнате – это меня крайне удивило, но мне, конечно, было приятно.

Мои «литературные» потуги никто не поддержал, и я спокойно фонтанировала направо и налево как рассказчица забавных эпизодов, анекдотов и так дальше, без переложения на бумагу. Мне хотелось, чтобы людям было весело и интересно со мной.

Моими следующими слушателями стали дети в пионерском лагере, где я, по комсомольской путевке, хотя комсомолкой я тогда не была, работала целое лето. Ни компьютеров, ни телевизоров тогда не было, телефон был в единственном числе на столе у директора. Успокоить школьников восьми-десяти лет можно было на сон грядущий каким-нибудь душераздирающим приключением. Мне это было легко и, украсив сюжет яркими подробностями происходящего, я могла повествовать бесконечно…, пока ко мне не подошла хрупкая малышка и не попросила не рассказывать такие страшные истории, а то она не может уснуть от ужаса. Мне до сих пор непонятно: как мне и моей подружке, семнадцатилетним девахам «без царя в голове», доверили двадцать пять детишек, и при этом все они остались живы и здоровы. Правда, этим же летом, в августе, мне исполнилось восемнадцать лет.

В августе на Дальнем Востоке наступает период тайфунов. Не каждый год, слава Богу, на эти богатые земли наваливаются несчастья типа тайфунов «Джуди» или «Милисы», когда Приморский край по общему количеству осадков, бьет все рекорды и наводнения сметают сёла с лица земли. Каждый, кто родился и вырос с этих местах, а особенно в величественном городе Владивостоке, прекрасно знает, что осень и зима здесь просто залиты солнцем, но как только май на исходе и с наступлением начала июля с моря приплывает беспросветная плотная облачность и начинается моросящий дождь, которому нет конца и края. Туфли плесневеют в шкафу, напитавшиеся влагой клавиши фортепиано, перестают нести свою основную функцию, цепляются друг за друга или стоят в стопоре распертые молекулами воды. Подушки, одеяла и так далее, ждут солнца и в волглом состоянии неприятно пахнут. Все это длится до самого августа, а август иногда разрождается еще и тайфуном в придачу.

В этот год страшных проливных дождей не состоялось. Бушевал свирепый, мощный ветер, разогнавший толщу облаков, и выглянуло долгожданное солнце. Сию же секунду, от высокой температуры воздуха и стопроцентной влажности стало нечем дышать и мы с подружками и друзьями немедленно отправились на наше любимое место под названием бухта Патрокл или бухта Улисс, что практически рядышком. Иногда, пеший переход через Морское кладбище до бухты, занимал у нас около часа, но какая-то злая сила подтолкнула нас сесть в пятый автобус «Луговая – мыс Артур» и, обливаясь потом, стиснутые как кильки в банке, мы страдали тот же час, путешествуя кружным путем до этого же самого места.

Описать красоту открывшегося нашим глазам пейзажа, просто невозможно. С моря дул сильный теплый ветер, синее море ревело и бушевало как раненый лев, запертый в клетку. Волны били в берег так, что ни одна живая душа подойти к кромке воды не могла, весь пляж, до самых скал, слизывал прибой. На горизонте маячил остров Скрыплева. Слева от острова скала Пять пальцев, которую все-таки можно назвать кекуром. Кекур – это местное название природной конусообразной или столбовидной скалы на морях, реках или на их берегах. Искусственно возведенный кекур называется гурием.

Сколько долгих часов, проведенных на этом берегу, наполненных фантазией невероятных событий, которые происходили в наших мыслях, на острове Скрыплева. Остров назван именем К.Г. Скрыплева – командира корвета «Новик», проводившего гидрографические исследования в заливе Петра Великого в 1862 году. На острове находится самый старый маяк, заложенный ещё в 1865 году, служащий надёжным ориентиром для всех судов и ставший одной из визитных карточек Владивостока. Неофициальное название острова в профессиональной среде моряков – «Кочка». Остров Скрыплева лежит на входе в пролив Босфор Восточный.

Мы остановились на крутом берегу, где уже загорало множество народа, не решившегося спуститься на разбитый пляж. И хотя мы остановились на сопочке, с этого места не был виден маяк на мысе Басаргина. Мыс Басаргина находится на юго-восточной оконечности полуострова Басаргина и является очень опасным для мореплавания, но необыкновенно красивым. Оконечность мыса Басаргина представляет собой высокую скалу, соединенную с берегом низким скалистым перешейком. Именно на этой скале в 1937 году была установлена деревянная башня маяка. В то время огонь маяка был ацетиленовый и поэтому в документах числился он не маяком, а светящимся навигационным знаком. В средней части п-ова Басаргина находилась береговая батарея “Басаргин”, которая рассчитана на четыре 10-дюймовые береговые пушки. В 1960-1990-е годы здесь размещались ракетчики, которые перестроили погреба и казематы по своему усмотрению. Сейчас доступ на батарею открыт только с моря, в связи с тем, что перешеек перекрыт КП военного института.

Когда моя подружка позвонила мне и спросила: «Не пойду ли я четырнадцатого сентября в театр на Малой Бронной?», – на дворе стоял поздний апрель, а через неделю ожидался май, то есть бушевала ВЕСНА…

В преддверии дачного сезона, ожидании: «…лето, ах, лето!!! Лето звонкое, громче пой!!!..», «Лето – это маленькая жизнь…», «…хорошо в деревне летом…», даже подумать о том, что рано или поздно придёт осень!? просто НЕВОЗМОЖНО. На всякий случай я спросила: «Почем билеты? И, что будем смотреть?». Она ответила: «Билеты дешёвые по пятьсот рублей, а смотреть будем какой-то новый театр, рассказы Шукшина».

Мы бережно храним книгу рассказов Василия Макаровича Шукшина с его автографом, которую он подарил моему свекру незадолго до своей смерти. Эту книгу вместе с приглашением на премьеру фильма «Калина красная», свекор получил, когда работал в Центральной клинической больнице, где в то время лечился Шукшин. Грустные и веселые персонажи рассказов очень хорошо знакомы нашей семье, но все же это уже далеко ушедшая эпоха, хотя и времени прошло не так много. Удивительно, что режиссёр нового театра обратился к дальней дали под названием Сибирь и ко времени, что сейчас весьма непопулярно. Своеобразие сибирских персонажей мне ООООЧЕНЬ понятно, так как мой отец родом из села Верхняя Буланка.

Верхняя Буланка была основана ссыльными переселенцами-эстонцами в 1858 г… Поводом для появления этого поселения, как и некоторых других поселений в Каратузском районе, послужило разрешение генерал-губернатора Восточной Сибири об организации колонии для ссыльных лютеранского вероисповедания. Позже в этих местах селились и польские переселенцы.

Так что родителями моего отца были поляк Световский Иосиф Каземирович и эстонка Криндаль Анна Рудольфовна.

Путешествие на дачу весной давно начинается в четыре или пять утра, чтобы не застрять в пробках на дороге. Погода, очень разнообразная и непредсказуемая, иногда дарит потрясающие восходы солнца, которые мы наблюдаем из окна автомобиля. Медленно краснеющий восток наливается сначала темным вишневым, а потом багряным цветом. Как только появляется краешек солнца, рассвет становиться алым. Редкие облака и деревья, со стороны востока, и дачные дома, все раскрашивает восход в алый цвет. Машина мчится сквозь яркий красный поток. Течение минут разбавляет насыщенный цвет восхода и совсем скоро наступает день, и красота и яркость исчезают под напором восходящего солнца. Совсем скоро лето, еще одно из наших лет просачивается секундами меж пальцев как песок.

Глядя на восход, в памяти всплывают другие памятные восходы нашей жизни.

На турецком пляже, ранним утром, до восхода солнца, отдыхающие приходят поплавать до завтрака. Любителей такого рода плаванья с каждым годом становиться все больше. Каменистый пляж, пустые лежаки, человек пять лениво раздеваются и пробуют ногой воду, две головы размеренно плывут в утренней, но все равно теплой воде. Отель «Ренессанс» пятизвездочный, высокая степень комфорта, вкусная еда, сухое белое вино, горы и море, что еще нужно усталому сотруднику нашей организации, которому повезло бесплатно отдохнуть на конференции в турецком местечке Кхмер.

По дорожке медленно бредет парочка стареньких немцев. Он бережно поддерживает шаркающую старушенцию и неспешно и целенаправленно тащит ее на пустой пирс. Бабулька встряхивает редкими кудельками и что-то тихо говорит своему спутнику Он худощавый с немного искривленной осанкой, такой же потраченный временем, как и она. Мы уже наплавались и промокнувшись полотенцами, собираемся уходить, а они только достигли края пирса и приготовились то ли просто дышать ранним утром, то ли рискнут спуститься по ступенькам в глубину слабых волн, неясно.

Когда тебе двадцать лет, ты вряд ли задумываешься о промышленных кризисах мирового масштаба и не интересуешься подробно политической обстановкой в Европе или Китае. В это благословенное время ты – центр вселенной, и она кружится вокруг твоего «Я». То, что молодежь в разные времена разная, это понятно, но еще неплохо было бы помнить, что в одном и том же времени особи ослепительно молодого возраста, да и немолодого тоже, сильно разнятся. Чтобы сделать такие умопомрачительные выводы, мне следовало прожить целую жизнь и, покопавшись в прошлом, вспомнить некоторые моменты, которые произвели на меня впечатление, оставшееся в памяти навсегда.

Из всех моих институтских подруг только одна, Мила, активно интересовалась, на каком курсе учится её ухажер, сколько лет ему еще учиться и когда, наконец, он пойдет работать и зарабатывать на хлеб наш насущный. Еще большое значение для Милочки имела будущая профессия избранника. Наш портовый город имел три морских училища: высшее военное, выпускавшее морских офицеров, высшее гражданское, выпускавшее командный состав гражданских морских судов и, наконец, среднее морское, выпускавшее профессионалов мотористов, судоводителей и электриков для работы на гражданских судах Дальневосточного морского пароходства. Из всех выпускников больше всех ценились Милой гражданские моряки из высшего училища имени адмирала Невельского, так как именно они становились капитанами, рано или поздно, и «ходили за границу», а, стало быть, привозили страшно дефицитные в то время вещи под грубым названием «шмотки». Впоследствии она выбрала спутника жизни по экономическим показателям. Её избранником стал капитан дальнего плаванья, которого она «отбила» у женщины с ребенком, не задумываясь о последствиях и всяческих аморальных инсинуациях.

Остальные мои подружки руководствовались одним критерием оценки ухажеров – хороший парень. Никому даже и в голову не приходило давать оценку материальной состоятельности друзей мужского рода. Конечно, какую-то роль играла внешность человека, но только до того момента, когда раскрывалась его внутренняя суть. Как правило, доброта, ответственность, чувство юмора побеждали красоту. «С лица воды не пить, – говорила моя бабушка, – а красивый муж – чужой муж».

Прошло время. Все подружки повыходили замуж, и я в том числе, и разъехались кто куда. Мне тоже пришлось уехать в другой город. Я сильно тосковала о родном приморском городке и о любимых подружках. Тогда впервые, в возрасте двадцати одного года, я поняла, что такое ностальгия.

Термин «ностальгия» изобретён швейцарским врачом Иоганном Хофером в 1688 году. Длительное время ностальгия считалась болезнью. Именно так она трактуется и в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля, произошедшая от греческого слова nostos – возвращение и algos – боль. Несмотря на мой достаточно юный возраст, тоска по родным местам, людям и событиям очень долго не отпускала меня. Прошло почти десять лет, прежде чем я почувствовала, что мой дом – здесь. Постепенно обрастая новыми друзьями и знакомыми, я почти перестала беспрерывно вспоминать родной город на берегу Тихого океана. Познакомившись с соседкой Машей на детской площадке в кругу детишек, мы обрели друг друга как подруги, и наши дома превратились в клубы по интересам. Мы встречали семьями новые года, праздновали дни рождения и ездили в отпуск на Черное море с детьми и мужьями. И вот однажды…

Мой отец по молодости обладал мощнейшим чувством юмора, и неудивительно, что сохранилось оно до старости. Уж если это дано, то поверьте, на всю жизнь, если, конечно, Альцгеймер не сотрет все в порошок. Он всегда был душой компании и, уж если выпил рюмочку, то обязательно начинал петь во все горло любимую песню. Много лет этой песней была строка «… Парней так много холостых, а я люблю женатого…», повторять он мог ее бесконечно. Со временем строки менялись «Я назову тебя солнышком…», «Найти человека в Москве нелегко, когда неизвестна прописка…» и т. д. Прошли годы. Теперь ему сильно за восемьдесят, но теперь, даже и без рюмочки, он все равно поет «Когда весна придет, не знаю…»

В то время мы жили в незабываемом городе Владивостоке, который на всю жизнь остался в моей памяти самым чудесным городом моей юности. Вы можете смеяться, но я категорически отказывалась ехать в Москву, и меня рыдающую, можно сказать, насильно увезли из города на ПМЖ в Москву; в то время мне было девятнадцать лет.

В нашем городе Владивостоке сопочное пространство ландшафта превращало улицы и дома в картинный пейзаж, который менялся в зависимости от погоды, и часто туманное утро превращало город в пейзажи Клода Моне. «Впечатление. Восходящее солнце»… эту картину я наблюдала с детства с такими вариантами исполнения природой, что просто дух захватывало от красоты и радости, что ты видишь это своими глазами.

Наш дом, стандартный, пятиэтажный, без лифта, стоял на сопочке, так, что, входя в подъезд, вы поднимаетесь на второй этаж, и, войдя в квартиру и выглянув в окно, видите, что этаж-то первый. Эти дома строили в Хрущевскую оттепель и мой отец, насильно демобилизованный из уничтожаемой Хрущевым армии в чине капитана, получил ОТДЕЛЬНУЮ квартиру Это было счастье.

Я хорошо помню, как в детстве, а мне было лет десять, отец говорил маме, которая уже часа три пилила его, чтобы он вышел на улицу и принес два ведра угля, рассыпанного во дворе, для того, чтобы поджечь и согреть землю, замороженную зимними холодами, и начать копать яму неизвестно для чего: «Я коммунист, и красть народное добро не могу!».

Как быстро улетело время советского дефицита. Теперь есть все, только бы деньги были. Когда мы жили еще в бараке, а отец служил в военно-морском флоте, он приобрел телевизор «Беларусь». Мы были единственной семьей, у которой имелась эта роскошь, из всех жителей строительного шедевра по имени «барак» (к Обаме не имеет никакого отношения). Естественно, весь барак ходил к нам смотреть новости дня и художественные фильмы, которые демонстрировались в то время.

Мне было три с половиной года, и я еще не умела читать. Когда красивая диктор местного телевидения объявляла, что сейчас будет журнал «Новости дня», мне почему-то послышалось «Новый стидняк», и я еще долго была совершенно уверена, что журнал о том, что происходит в нашей огромной стране, так и называется – «НОВЫЙ СТИДНЯК».

Моя драгоценная бабуля, уроженка города Корюковка Черниговской области, когда соседи, посмотрев очередной фильм, расходились, стеснялась раздеваться перед сном, когда на нее, прямо в глаза, сообщая последние известия, смотрел диктор, занимая своим лицом весь экран. «Чи вин баче меня, чи ни?!», – смешивая украинскую речь с русской, нерешительно трогая пояс юбки и не решаясь ее снять, спрашивала она.

Прошло немного времени, и, проживая уже в ОТДЕЛЬНОЙ квартире, наш старый телевизор не был столь популярен, как в бараке, народ обзавелся своими средствами массовой информации.

Отец уже не служил во флоте, бывал дома по вечерам чаще, чем раньше, и его неиссякаемое чувство юмора внедрялось в нашу жизнь с утра до вечера. Практически каждый день происходило одно и то же «представление»: мама искала очки и потом спрашивала:

На улице Кипарисовой, где в далеком 1957 году мы проживали с мамой и бабушкой, никогда не росли кипарисы. Рядом тонкой змейкой тянулась улица Каштановая, на которой также никогда не росло никаких каштанов. Однако здесь сохранился ряд реликтовых растений, таких, как амурский бархат, бересклет Маака, аралия, кедр корейский, тис остроконечный, орех маньчжурский, элеутерококк, а около школы, где я училась в начальных классах, росли роскошные пирамидальные тополя.

Со слов учительницы мы, дети, с удивлением узнали, что по притоку солнечной энергии Приморье занимает одно из первых мест в нашей стране, не уступая таким территориям, как Крым и Черноморское побережье Кавказа. Самый теплый месяц – июль, а на побережье – август. В это время на территории края бывают тропические циклоны – тайфуны, которые превращают сопки в сплошные потоки воды, а низины и распады сопок – в текущие реки.

Если прогуляться совсем недалеко – по соседней улице Окатовой – можно увидеть панораму Бухты «Золотой Рог», название которой было дано в 1859 году по сходству с бухтой «Золотой Рог» в Стамбуле. Бухта «Золотой Рог» расположена в заливе Петра Великого в центре Владивостока и разделяет город на две части. Какая красота расстилается вокруг в чаше берегов бухты! Видны все улочки противоположного берега, можно осмотреть весь город, не забираясь ни на какие смотровые площадки, потому что сопки – это и есть они. Простор воздушной панорамы города так и тянет в полет!

Вокруг нашего барака теснились сараюшки. В это непростое время почти все жители города держали поросят, курей, утей (сохраняю народные термины того времени), и т. д. Поскольку хлеб продавали по две буханки в одни руки, а кормить нужно было и семью, и скотинку, за хлебом стояли всей семьей и, кроме того, одалживали еще и соседских детей для «предъявления» продавцу.

Мне даже в голову не приходило, для чего мы так старательно откармливаем нашего поросенка. Я его очень любила: такой беленький, с двумя черными пятнами по бокам, он мелодично хрюкал, когда ему приносили еду Твердо доверяя всему, что скажут взрослые, я понимала, что, так же, как и всем людям на свете, ему нужны овощи и фрукты, которые заменяют животинке витамины, а так как ни того, ни другого просто не было, то поросенку это все заменяла разная трава, которую бабушка потом пассировала, перемешивала с размоченным хлебом, добавляла вареные картофельные очистки и весело относила ему в сараюшку.

Моя бабушка прожила нелегкую жизнь. Трудно вообразить любого другого человека, жить которому выпало во времена Первой мировой войны, революции, разрухи, голода, Отечественной войны, который бы прожил легкую жизнь. Городок, в котором она прожила всю молодость и зрелость, был под немецкой оккупацией. Сахарный завод, на котором она работала всю жизнь, сгорел во время войны вместе с документами. Переехав жить к дочери во Владивосток, с помощью переписки она все надеялась получить хоть какую-нибудь пенсию, чтобы не быть такой ущербной, безденежной, бескопеечной, «сидящей на шее» у дочки. Сначала закон требовал найти трех свидетелей для подтверждения ее труда на заводе; потом, когда она их нашла, один скоропостижно умер; пока искала замену, умер и второй.

Мама говорила: «Не выдумывай, нам хватает, живем КАК ВСЕ», но жили мы очень трудно. В то время все жили так, и никто не жаловался. Бабушкино трудолюбие, умение экономить во всем и на всем потрясало воображение. Я не могу вспомнить, чтобы она сидела, сложа руки, и смотрела телевизор. Перед экраном, в очках на носу, с перегоревшей лампочкой в руках, она бесконечно штопала носки, чулки, зашивала дырки и ставила «лапики» на одежде. Эта ее черта никуда со временем не исчезла, когда штопать уже было не нужно, и эту ветхость смело можно было отправить в тряпье, она все равно подбирала цвет ниточек и аккуратно трудилась над пятками и мысками носок. Мой муж, вспоминая ее заплатки из ниток мулине на своих нейлоновых носках, ставил мне в пример ее бесконечный муравьиный труд.

Она была прирожденным кулинаром: удивительно вкусно готовила, из всякой малости сочиняла шедевры кулинарии. Оживляла исчерпавшие свой век мясо или рыбу, добавляла специи, пряности и любовь, и всегда получался обед на славу.

Однажды, стоя у прозрачной витрины с огромными кусками темно бордового чего-то, по 50 копеек за килограмм, бабушка спросила робко:

– А говядины сегодня не будет?

Детские воспоминания с такой пронзительной точностью запечатлевают в памяти то, что для ребенка становится в этот момент открытием или познанием мира взрослых. Детская наивность, продиктованная отсутствием жизненного опыта, так трогательна и порой печальна, что вызывает грустную улыбку и любовь. Какие невероятные фантазии рождают в головах детей те самые слова, которые Тютчев так прозорливо и нежно написал в 1869 году:

Старое время, 1958 год. Унылый барак, наполненный людьми, совсем не производил впечатления чего-то бедного, страшного, безысходного. Так казалось нам, детям, ведь там бурлила наша развеселая жизнь с дружбой навек, ссорами и даже драками. Дети ходили друг к другу в гости, и этим хождениям не было конца и края. То одни родители, то другие выставляли разбушевавшихся чад в длинный коридор для продолжения игрищ. Я была, наверное, самой младшей из всех роящихся в детском табуне. Младших никогда не обижали, всегда помогали и заступались, обороняя от обидчиков. Я никогда не забуду большую семью из пятерых детей, бабушки и матери с отцом, проживающих в одной из комнат барака. Отец, покалеченный на фронте, лишенный пальцев на обеих руках, страшно пил, колотил мать, которая тоже начала с ним выпивать, но дети никогда не дрались, друг за дружку стояли горой. Однажды я видела, как сестра пяти-шести лет в лютый холод вывела младшего брата, лет четырех, гулять. У девочки была только одна рукавичка, и она старательно, сняв ее со своей руки, натягивала на обе ручки мальчику, чтобы подольше погулять и не замерзнуть.

Самой многодетной семьей была семья Лукашовых, восемь детей, самого разного возраста, веселых, общительных, хлебосольных. Хлебосольных в прямом смысле тоже, так как самым большим лакомством был свежий, только что купленный хлеб, покрытый крупной солью. Хлеб, кстати, продавали по две буханки в руки, так что за хлебом ходила вся семья.

В этой веселой семье я часто играла с детьми, пока не выгонят.