– Спасибо, что тебя не пришлось уговаривать, – сказала Луиза Маклерой, одарив Бернарда Конуэя очаровательнейшей из своих улыбок. – Ты чем-то озабочен?

– Да. Меня беспокоит состояние психики моей жены.

– О, это пройдет. Опыт вашей супружеской жизни еще столь ничтожно мал, что ошибки неизбежны.

Они ехали в «шевроле» Бернарда в сторону Лос-Анджелеса. Луиза попросила зятя отвезти ее в аэропорт – она летела в Вашингтон к мужу.

– Я бы не хотел, чтобы наша семейная жизнь начиналась с упреков и подозрений в измене, – говорил Бернард, не отрывая взгляда от дороги. – Мне нужна жена-друг. Обстоятельства складываются так, что я хочу выставить свою кандидатуру на ближайших выборах в конгресс.

Сью Тэлбот не особенно разбиралась в политике. В России, как она знала, началась «перестройка» и «гласность». Она могла произносить эти слова по-русски, но что они означали, не знала. Даже Берни, живо интересовавшийся политикой, не мог объяснить ей толком их смысл.

– Гласность – это значит, что теперь им можно говорить о том, о чем нельзя было говорить раньше, – не слишком уверенно рассуждал Бернард. – О том, сколько людей погибло во время октябрьского переворота в семнадцатом году, во времена режима Сталина, в последнюю войну. Еще, кажется, теперь им можно говорить о том, что они проиграли войну в Афганистане, как мы проиграли Вьетнам.

– Но почему об этом нельзя было говорить прежде? – недоумевала Сью. – Разве это государственная тайна?

– У каждого государства свои охраняемые тайны. – Бернард пожал плечами. – Я читал кое-какие статьи, перепечатанные из русских газет и журналов. У меня сложилось впечатление, что в силу того, что люди были вынуждены долго молчать, сейчас они говорят слишком много, путая правду с вымыслом, подчас намеренно… Самые беспринципные делают на этом политическую карьеру.

– А что они задумали перестраивать? – расспрашивала Сью.