Какие волосы! Какие глаза! Какой изумительный цвет кожи! Можете, Уайтмор, смеяться, сколько вашей душе угодно, но я готов поклясться, что подобную красавицу мои глаза видят впервые. Чисто артистическим энтузиазмом горело женственное лицо Грегсона, когда он смотрел на сидевшего по другую сторону стола Уайтмора. Он нервно закурил папиросу и продолжал:

— Я смотрел на нее очень долго и очень пристально, но она ответила мне только одним взглядом. И этот взгляд решил все. Я бессилен был бороться с ним, и вот… И вот, для «Burke's» готова обложка на всю страницу. Наш Бёрк любит давать на обложке женский портрет и на этот раз будет вполне удовлетворен. Но, черт вас побери совсем, чего ради вы усмехаетесь? В чем дело?

— Собственно говоря, ни в чем! — как бы извинился Уайтмор. — к данной красавице моя улыбка не имеет ни малейшего касательства. Но я удивляюсь и спрашиваю себя…

Он на миг замолчал и стал внимательно осматривать убранство маленькой хижины, освещенной простенькой масляной лампочкой, свисавшей с потолка.

Он издал мягкий, но выразительный свист и продолжал:

В течение одной-двух минут друзья хранили абсолютное молчание и прислушивались к злобному реву прибоя, который слышался по другую сторону черного, насупившегося леса.

Затем Филипп повернулся и снова вошел в хижину. Грегсон немедленно последовал за ним. При свете масляной лампы, по-прежнему свисавшей с потолка, он заметил в лице Уайтмора нечто такое, на что раньше не обратил внимания: беспокойный блеск в глазах, крайнюю напряженность мускулов рта и более острую линию челюстей.

Они не виделись почти два года, и радость в первые минуты встречи была так велика, что скрыла от Грегсона то тревожное выражение, которое он теперь ясно читал на лице Уайтмора. К тому же его друг все время держал себя так легко и непринужденно, что окончательно ввел его в обман. И вдруг, на один только миг пред его мысленным взором пронесся портрет, который он когда-то рисовал с Уайтмора. Это было давно, но друзья были уверены, что воспоминания об этом времени никогда не изгладятся из их памяти. Грегсон вспомнил прежнего, холодного упрямого и уверенного Уайтмора, который всегда смеялся в лицо опасности, шутя одолевал всевозможные препятствия и неизменно был готов к бою — с оружием в руках и добродушной улыбкой на устах. Свой портрет художник делал для журнала Бёрка, где он и появился на обложке с надписью «Борец». Сам Бёрк отнесся с большим недоверием к улыбке Уайтмора, но Грегсон знал этого человека. Это был настоящий Уайтмор!

Но теперь он видел разительную перемену. Его приятель постарел, страшно постарел. Вокруг глаз собрались преждевременные морщинки. Лицо вытянулось, и Грегсон инстинктивно чувствовал, что кажущаяся непринужденность Уайтмора — лишь слабый отголосок прежней живости и что огонь и пыл временно погасли в том, на кого он теперь так пристально глядел. За два года, — думал он про себя, — что-то случилось. Что именно, он не мог еще понять, но не сомневался уже, что тут таилась причина столь долгого и упорного молчания Уайтмора, который почти два года ничего не давал знать о себе.

Они сидели теперь за столом, друг против друга. Филипп вынул из бокового кармана небольшую связку бумаг, из которых вытащил географический чертеж. Разгладив пальцами карту, он заявил следующее: