Сколько я себя помню, бабушка вечно рассказывала мне всякие глупости. Глупости на любой вкус. Хотите пример? Да на здоровье! Если я ее слишком уж доставала, она говорила:

Не будешь слушаться, прилетит воробышек и трахнет тебя…

или:

Я тебя продам торговцу живым товаром…

а вот еще:

Хочешь, чтобы маньяк разрезал тебя скальпелем на мелкие кусочки? Да?

В четыре года меня пугали не Букой, не Бякой, а серийным убийцей.

Да-а-а… Ну вот: вся эта бабкина фигня так промыла мне мозги, что я чувствую себя полным ничтожеством. Из-за нее я боюсь абсолютно всего: людей; общественных мест; закрытых пространств; коров — потому что они такие большие (о китах я вообще молчу!); выходить одна из дома после девяти; пауков с их длинными тонкими лапками; сороконожек — со всеми их ножками; высоких каблуков на покатых поверхностях; плохих психоаналитиков; слишком хороших психоаналитиков; общественного транспорта и машин; бездомных, выставляющих на всеобщее обозрение расчесанные в кровь руки-ноги; бритоголовых с железными прутьями, которые могут запросто избить вас, даже если вы НЕ очкарик; иностранцев, вызывающих «скорую», когда просишь дать прикурить; громыханья; ночного скрипа половиц; анкет, которые нужно заполнять; счетов, которые необходимо оплачивать; государства, которое ведет себя, как жадный спрут; тяжелых наркотиков, от которых так глючит, что начинает казаться, будто «Планета обезьян» идет по всем телеканалам; непрожаренных, сочащихся кровью рубленых бифштексов; картофельных чипсов «Ширриф»; призраков, где-то позабывших свои саваны; несчастливых телефонных номеров; насильников-уродов; страшных, как смерть, убийц; мерзких террористов, выдающих себя за белых и пушистых кроликов; аневризмы, которая лопается у вас в мозгу без всякого предупреждения; стрептококков, похожих на прожорливых покемонов, и этого гребаного СПИДа, не к ночи будь помянут. Но больше всего на свете я боюсь, что меня никто не будет любить. Потому-то я и раздвигаю ноги, чтобы увидеть небо или кусочек моего собственного персонального рая. Я раздвигаю ноги, чтобы забыть, кто я есть, раздвигаю, чтобы блеснуть, хоть на мгновение. Я очень мало люблю себя — так почему бы не лечь под любого, кто хотя бы изобразит любовь.

Улица Шербрук.

Я лежу на кровати в номере гостиницы «Шато де Ларгоа». Лежу на спине, вытянувшись в струнку. Руки сложены под грудью, как у покойницы в гробу. Кстати, я и выглядела бы, как покойница в гробу, если бы не мои ноги. Ноги у меня широко раздвинуты, они почти что закинуты за уши, так сильно я их раздвинула. Меня только что оттрахали.

Ну да, я могла бы вернуть их на место, мои ноги, и прикрыть свою дверцу, но я этого не делаю. Не знаю почему. Я вообще ничего не знаю. Даже номера комнаты, в которой нахожусь. Когда мы входили в отель, я низко опустила голову. Мне было так стыдно, что я не осмеливалась оторвать взгляд от пола. Мне казалось, что мужик за стойкой портье точно знает, чем мы будем заниматься всю ночь, — уж конечно не в «Монополию» играть, а творить всяческие мерзости, и меня от этого знания просто наизнанку выворачивало. А хуже всего было то, что пришла я с Эриком. С Эриком — суперобразиной, с Эриком — сверх-жирдяем, с Эриком — карликом гребаным. Сидя за своей стойкой, портье наверняка воображал, какая кошмарная у нас с Эриком будет ночка: его толстый язык внутри моего маленького рта, его огромные липкие лапищи, тискающие соски моих хрупких сисек, его обвисший живот, навалившийся на мой крошечный передок.

Да нет! Быть не может! Чтобы такая красотка-блондиночка с этим… с этой… с этой тварью?!! Он наверняка ее охранник! Или она работает за большие бабки!

 — вот как он, скорее всего, рассуждал, мой портье.

А мне хочется заорать ему в лицо: