евастопольская военная тюрьма была устроена на месте гарнизонной гауптвахты, прямо в крепости. Это не хуже и не лучше других крепостей, где Савинкову ещё в прежние годы довелось побывать. Несокрушимые, непреодолимые стены — охрану нёс специально выделенный литовский полк, отличившийся в карательных экспедициях ещё тлевшей под серым пеплом революции. Набившие руку караульные, разводящие, часовые; рота по очереди сменяла роту, с заведённостью часового механизма. Никто не мог ни отменить, ни изменить раз и навсегда заданный ритм. При полной сменяемости караулов заключённый, при всём желании, не успевал запомнить многочисленных охранников, как и охранники — знать в лицо своих подопечных. Этим исключался всякий сговор и соблазн побега.

Крепостная гауптвахта делилась на три отделения: общее, офицерское и секретное. Разумеется, Савинков был в третьем. Это секретное отделение имело вид узкого и длинного коридора с двадцатью камерами по обеим его сторонам. Коридор замыкался метровой толщины стеной, а начинался железной, всегда запертой дверью. Она вела в умывальную; туда выходили двери от дежурного жандармского офицера, из совершенно глухой, без окон, кладовой, из офицерского отделения и кордегардии. Через кордегардию, всегда полную отдыхающих солдат, и вёл единственный выход к воротам.

Внутри секретного коридора — трое часовых. Посты в умывальную и далее, у дверей в кордегардию. Такие же посты снаружи, между гауптвахтой и её внешней стеной. Более того, крепостная стена охранялась и снаружи.

Какой уж там побег!

Но когда же он заподозрил Азефа?..

Неужели тогда, когда они вместе готовили покушение на министра внутренних дел Плеве?..

Вместе ли?!

Ещё в 1903 году он, по сговору со своим старым варшавским товарищем Иваном Каляевым, бежал, как и сейчас, — из Вологды, дальше из Архангельска, морем, — от жандармов, тюрем, ссылок... Бежал от России. Только не на юг, а на север, в норвежский порт Вардё. Оттуда через Тронтгейм, Христианию и Антверпен — в Женеву. Именно там обосновалась основная колония эмигрантов-эсеров. Начальная недолгая смычка с социал-демократами, вызвавшая даже похвалу Ленина, сошла на увлечение Плехановым, а потом и «бабушкой русской революции»; долгие беседы с Екатериной Константиновной в Вологде не прошли даром. В Женеву прибыл социалист, но уже с решительной приставкой: революционер. Впрочем, и от Брешко-Брешковской он ушёл ещё дальше — к авторитету по прозвищу Бомба.

Савинков не нашёл Азефа ни в Вильно, ни в Варшаве. Тот узнал об убийстве Плеве из газет и, не дожидаясь никого, выехал за границу.

Пришлось связываться с Центральным комитетом, который находился в Женеве. Да и жену повидать. Везде сопровождавшая его Дора Бриллиант и так в недоумении посверкивала своими чернущими глазищами:

   — Как вы живете... как так можно?!

   — Можно.

Об Азефе уже давно ходили недобрые слухи.

Ещё в 1902 году, когда Савинков, будучи в вологодской ссылке, только «приглядывался» к эсеровской партии, возникло обвинение в провокации. Как водится, суд чести. Азеф был оправдан и отпущен с извинениями.

В августе 1905 года, когда за Савинковым уже тянулся шлейф громких дел, появилось хоть и анонимное, но вполне аргументированное письмо. Фамилии, явки, даже оклад провокатора: 600 рублей в месяц. Ссылка на засвеченный полицией съезд социалистов-революционеров, проходивший в Саратове. Явная слежка за выпущенной с каторги Брешко-Брешковской. Филёры, провалы, аресты. Был арестован почему-то и член ЦК Филиппович, которого многие отождествляли с Азефом. Савинков, уже прекрасно сработавшийся с ним, решительно отметал обвинения:

   — Провокация? Возможно — со стороны полиции. Издержки нашей конспирации, надо понимать.