В сборник вошли лучшие, наиболее характерные рассказы, отражающие тематическое и художественное многообразие этого жанра в австралийской литературе 60 — 70-х годов. Среди авторов писатели разных поколений, разных художественных школ: А. Маршалл, П. Уайт, Д. Моррисон, П. Кауэн, X. Портер, Д. Уотен. В сборнике отражены социальные конфликты, проблемы и умонастроения современной Австралии.
ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА…
«Западная Австралия, треть континента. Есть где развернуться, есть где расти. Старая дорога дощатый настил — ведет на побережье Скарборо. Белые дюны, белый песчаный берег; изгибаясь, накатывают валы прибоя, и восточный ветер сдувает с гребня волны холодное облачко брызг… Уилуна, земля обетованная для безработных в годы кризиса, — там, на руднике, жили и кормились до восьмисот человек. Изнуряющий, знойный, голодный путь на север, от Микаттары к Наллагайну и мраморной гряде Марбл-Бар, и поросшие жесткой колючей травой холмы Пилбары. Запах этой мокрой травы, когда кончается долгая сушь и настает время дождей. Пот и тяжкий труд в стригальнях. Стоянки гуртовщиков, ночные переходы…»
Эти строки из великолепного рассказа Дональда Стюарта «Кондамайнский колоколец» всколыхнули в моей памяти воспоминания об Австралии, где мне посчастливилось не раз побывать. На меня будто повеяло ароматом «душистых смол и сандалового дерева» от привального «костра на темной, сумеречной равнине после долгого иссушающего дня», будто привиделись мне, «отблески костра, играющие на грузе — высоченной горе тюков шерсти, и погонщик, что, сидя у огня, стряпает нехитрый ужин, и совсем рядом, где бродят и щиплют траву верблюды», послышалось «низкое, звучное „динь-дон”» колокольцев на их шеях…
Этот погонщик вызвал в моем воображении других, таких похожих на него погонщиков и гуртовщиков из сборников рассказов «Пока закипает котелок», «По дорогам и обочинам», «Шапка по кругу» Генри Лоусона (1867–1922), великолепного мастера новеллы, классика австралийской литературы, у памятника которому мы всякий раз, как приезжали, подолгу простаивали, словно не чувствуя отвесных, нещадно палящих лучей австралийского солнца. Его фигура создателя реалистической новеллы высится у истоков этого жанра, который стал в Австралии национальным, необычайно популярным, берущим свое начало от устного рассказа, побасенок, анекдота. Широкое, преимущественное развитие этого жанра можно объяснить суровыми, драматическими обстоятельствами австралийской истории. От устного рассказа австралийская новелла унаследовала свойственный ему демократизм, бесхитростную доверительную интонацию, идущую от прямого контакта со слушателями, такими же стригалями, пастухами, гуртовщиками или сельскохозяйственными рабочими, которые имели только сезонную работу и все их нехитрые пожитки умещались в мешке за плечами. Они вынуждены были пешком тащиться по пыльному проселку в зной и по непролазной грязи в дождь из штата в штат, нередко ночевать прямо на голой земле, согреваясь у дымных привальных костров.
И не случайно мне вспомнились теперь слова великой австралийской писательницы Катарины Сусанны Причард, которая радушно принимала нас у себя, в небольшом тихом домике на тенистой улочке Аделаиды: «Я всегда любила и люблю трудовой народ Австралии; люблю перекинуться словечком с погонщиками волов и лесорубами, со старателями, горняками, добывающими уголь и опалы, с рыбаками и ловцами жемчуга, с чернорабочими, бредущими по дорогам, скотоводами, гуртовщиками и сезонными работниками, фермерами и садоводами, учителями, жокеями и фабричными рабочими.
И однако в Австралии есть то, что я всегда глубоко ненавидела. Горько видеть безработных и их жен, живущих в лесах западных областей Австралии, в хижинах, которые они смастерили из мешковины и сучьев и которые не спасают женщин и детей от дождя, наталкиваться на заброшенные фермы и слушать повести о трагической борьбе за существование в сельских районах страны, наблюдать на золотых приисках за мужчинами, женщинами и их детьми, изнемогающими от зноя и пылевых ураганов в своих лачугах, знать, что в нашей богатой и прекрасной стране сотни австралийцев, молодых и старых, находятся на грани отчаяния из-за того, что не могут найти работу…»
Джон Моррисон
Пионеры
На пустынных землях Центральной Виктории, где-то между Вибой и Динсдейлом, среди глухих зарослей затерялась небольшая ферма. Там и свела меня судьба с этим человеком.
В тот злополучный зимний вечер я застрял на проселочной дороге у изгороди его участка. Мне бы следовало с самого начала благословлять его, как вовремя явившегося ангела-хранителя, ибо в нем воплощался мой единственный шанс выбраться из этой глуши до ночи или хотя бы на следующий день. Признаю, тут нечем гордиться, но, честно говоря, я разозлился на него еще до того, как мы встретились.
Его дом стоял недалеко. Окруженный надворными постройками и кучкой деревьев, он был ясно виден всего в нескольких сотнях ярдов за темнеющими выгонами. В какой-то миг, когда после надсадных взревываний мотора машину засосало еще глубже, я бросил взгляд в сторону дома и вроде бы различил фигуру на веранде. Но когда хозяин дома наконец соизволил выйти и поинтересоваться моей судьбой, я уже увяз всерьез и надолго и не был склонен ликовать при его появлении, на что он, безусловно, мог рассчитывать. Впрочем, его вид и манеры тоже не располагали к приветливости.
Он подошел, тяжело ступая, и привычным жестом положил крупные руки на верхнюю проволоку изгороди, почти не скрывая торжества и удовлетворения. Понять его было нетрудно: он жаждал общения. Именно этой жаждой, не меньше чем добротой, объясняется традиционное гостеприимство обитателей зарослей. Тут все было в порядке вещей, однако этот человек уж слишком неприкрыто выражал свои чувства. Он вовсе не собирался выходить на дорогу, чтобы как следует разобраться в обстановке. Он даже не посчитал нужным выразить мне сочувствие. Я застрял намертво и, значит, до утра был в его власти. В результате я ощущал себя не как спасенный мореплаватель, а скорее как барахтающаяся в паутине муха, к которой уже подобрался паук.
— Сейчас поздновато, мистер; ничего, утром мы вас в два счета вытащим.
