Высмотрев на далекой земле добычу, ястреб на какие-то доли секунды завис в небе, затем камнем упал куда-то за лес. Виссарион Джугашвили досадливо поморщился. Ну что стоило птице сесть на крышу его дома и ознаменовать рождение великого человека? Или хотя бы пролететь над ней! Да, это только предание, но душу ему оно согрело бы.

Впрочем, она была согрета и без мифологии. И не только выпитой бутылкой вина. Кеке счастливо разрешилась от бремени, и сегодня в его доме большой праздник. По традиции в воду окунули шашку и выкупали в ней младенца, дабы он стал таким же сильным, как сталь. Потом маленького Иосифа трижды обнесли вокруг огня, отгоняя ангела смерти. Оно и понятно: двое сыновей Бесо и Кеке умерли, не прожив и года.

Ну а затем началась дзеоба — пир в честь новорожденного, и угостил Бесо всех, кто пришел к нему, на славу. Тост следовал за тостом, гости шумели и смеялись, но счастливая мать даже не слышала, о чем они говорили, и не сводила глаз с уже ставшего для нее дорогим личика. А когда Сосо, как ласково стала называть сына мать, уснул, она долго молилась перед потускневшей иконой, умоляя Господа смилостивиться над ней и не забирать к Себе Сосо, как Он уже забрал к Себе двух его братьев.

И Господь смилостивился! Ребенок рос здоровым и жизнерадостным. Широко открытыми глазами вглядывался он в окружавший его огромный мир. И ему было на что посмотреть: быстрые реки, буйная зелень, величественные горы, покрытые вечными снегами, — все это производило впечатление. Нравилась ему и таинственная крепость на холме, среди руин которой много лет назад сражались могучие дэвы. Злых великанов сменили люди, и внук легендарного Картлоса сложил в основание этой крепости кости тех, кто погиб за родную землю. Все это было очень интересно и... непонятно! И в самом деле, зачем сражались и умирали все эти люди? Ведь земля была такой большой, и места на ней хватало для всех...

Привлекал внимание любознательного ребенка и лежавший рядом с развалинами крепости огромный круглый камень. Согласно легенде, именно к нему был прикован кавказский Прометей, который в отличие от другого Прометея, наказанного богами за любовь к людям, был демоном разрушения. А чтобы Амиран, как звали кавказского Прометея, не покинул ставшие его тюрьмой горы, кузнецы в одну из ночей долго стучали молотами по наковальне.

Сосо приехал в Тифлис вместе с матерью 22 августа 1894 года и подал заявление о допуске к вступительным экзаменам. Его допустили, и он блестяще их сдал. А вот дальше начались проблемы.

Для обучения в семинарии, которая по праву считалась одним из лучших учебных богословских заведений России, требовалось почти полторы сотни рублей в год — сумма по тем временам значительная и совершенно неподъемная для матери. Что же касается казенного содержания, то Кеке оставалось надеяться только на чудо.

И чудо произошло! Ректор вошел в положение способного ученика, и 3 сентября Сосо стал полупансионером, что означало бесплатное проживание в семинарском общежитии и пользование столовой. В тот же день Сосо вошел в огромный четырехэтажный дом, в котором разместилось семинарское общежитие, и ему в нос ударил затхлый запах воска и мышей.

Так началась его семинарская жизнь. Довольно, надо заметить, однообразная. Подъем в семь часов, утренние молитвы, чай, затем занятия в классе... Уроки продолжались до двух часов, в три следовал обед, в пять начиналась перекличка, после которой выходить на улицу запрещалось. Затем следовала вечерняя молитва, в восемь часов чай, после которого ученики расходились по своим комнатам готовиться к завтрашнему дню. В десять часов был отбой, а на следующий день все повторялось сначала. Наличные нужды у ребят оставалось всего каких-то полтора часа в день, ну и, конечно, воскресенье.

«Жизнь в духовной семинарии, — вспоминал однокашник Сосо по семинарии Доментий Гогохия, — протекала однообразно и монотонно. Вставали мы в семь часов утра. Сначала нас заставляли молиться, потом мы пили чай, после звонка шли в класс. Дежурный ученик читал молитву «Царю Небесному», и занятия продолжались с перерывами до двух часов дня. В три часа — обед. В пять часов вечера — перекличка, после которой выходить на улицу запрещалось. Мы чувствовали себя как в каменном мешке. Нас снова водили на вечернюю молитву, в восемь часов пили чай, затем расходились по классам готовить уроки, а в десять часов — по койкам, спать».

Несмотря на постоянную опасность ареста и активную деятельность жандармской агентуры, Коба не только продолжил занятия в рабочих кружках, но и принял самое активное участие в подготовке первомайской демонстрации. И для этой активности у него были все основания.

Да, его уже знали многие видные революционеры, включая и эмиссара Ленина Курнатовского, и третьи роли совсем не устраивали честолюбивого Кобу. Конечно, ему очень хотелось привлечь внимание вождя. Вряд ли даже при всем своем самомнении он тогда мечтал о том, чтобы занять место рядом с ним, но выдвинуться, несомненно, хотел.

Что бы там ни говорили, но Закавказье оставалось окраиной, а Коба нисколько не сомневался в том, что главные революционные события развернутся в центре. Ну а раз так, то ему необходимо сделать все возможное и невозможное, чтобы как можно ближе быть к этому самому центру...

Полиции стало известно о демонстрации, и уже с середины апреля город постоянно патрулировали казаки и войска. Стоило только собраться троим горожанам, как им предлагали немедленно разойтись. И все же тифлисские социал-демократы решились на демонстрацию, и рабочие с красным знаменем двинулись от железнодорожных мастерских к центру. Не успели они пройти и несколько сотен метров, как из переулков и подворотен на них набросились городовые и солдаты. Завязалась схватка, и уже очень скоро все было кончено. Демонстрантов разогнали, а самых активных арестовали. Революционеры не успокоились, и в городе появились листовки, которые впервые призывали к освобождению от тирании и прославляли свободу.

Снова начались аресты, и Коба поспешил уехать в Гори. В Тифлис он вернулся в конце мая и сразу же приступил к восстановлению разгромленной типографии. Продолжил он занятия и в рабочих кружках. В эти дни он особенно близко сошелся со своим земляком Симоном Аршаковичем Тер-Петросяном, который очень скоро станет знаменитым Камо. Трудно сказать, думал ли уже тогда Тер-Петросян о терактах и экспроприациях, но к поступлению в высшее военное учебное заведение готовился. Интересно и то, что именоваться Камо он стал с подачи Сталина, который прозвал его так за то, что будущий террорист не мог выговорить по-русски «кому» и все время произносил «камо».

Село Новая Уда Балачанского уезда Иркутской губернии затерялось в глухой тайге в нескольких километрах от знаменитого Жигаловского тракта, по которому шли этапы. И чтобы добраться до него, этапу приходилось пробиваться сквозь тайгу, болота и безымянные реки.

Кобу поселили у одной из самых бедных жительниц села Марфы Ивановны Литвинцевой, чей покосившийся домик стоял на самом краю огромного болота. Вместе с ним в ноябре 1903 года в Новой Уде ссылку отбывали еще трое политических, и каждый был обязан регулярно являться в волостное правление для отметки. Конечно, они обрадовались встрече с человеком, который прибыл с «большой земли» и мог рассказать им много интересного. Но... не тут-то было! Коба повел себя так, словно эти впервые увидевшие его люди были ему что-то должны и не собирался поддерживать с ними никаких отношений. Да и зачем они ему со своими глупыми расспросами и восторгами? У него были свои интересы, и уже на следующий день после прибытия в Новую Уду он стал думать... о побеге. Ему совсем не улыбалось провести три года в этой дыре, слушая жужжанье комаров и вдыхая пропитанный лихорадкой воздух.

Имелась еще одна, но весьма веская причина для побега. Три года — срок огромный, нарастание революционной борьбы было заметно уже невооруженным глазом, и он очень боялся остаться со своими амбициями не у дел. И все же первая попытка не увенчалась успехом. 120 верст, которые отделяли Новую Уду от ближайшей железнодорожной станции, оказались непреодолимой преградой для не привыкшего к лютым морозам южанина. Абрам Гусинский так описывал свою встречу с чуть было не замерзшим в тайге Кобой. «Ночью, зимой 1903 года в трескучий мороз, больше 30 градусов по Реомюру... стук в дверь. «Кто?»... к моему удивлению, я услышал в ответ хорошо знакомый голос: «Отопри, Абрам, это я, Сосо». Вошел озябший, обледенелый Сосо. Для сибирской зимы он был одет весьма легкомысленно: бурка, легкая папаха и щеголеватый кавказский башлык. Особенно бросалось в глаза несоответствие с суровым холодом его легкой кавказской шапки на сафьяновой подкладке и белого башлыка...»

Однако неудача не сломила Кобу, и уже 6 января 1904 года исправник Балачанского уезда сообщил в Иркутск, что «административный Иосиф Джугашвили 5 января бежал...» Прибыв в Тифлис, Коба отправился к своему близкому приятелю Михе Бочаидзе. За эти месяцы в городе произошли большие изменения. Многие подпольщики были арестованы и сосланы в Сибирь. Оставшиеся на свободе, спасаясь от преследования охранки, переехали в другие города.

В Тифлисе царил мертвый сезон, и Коба решил уехать в Батум. На него в любой момент могла выйти охранка, и снова отправляться в Сибирь у него не было ни малейшего желания. Пока рабочие собирали ему нужную сумму на дорогу, Коба познакомился с двумя людьми, в жизни которых ему было суждено сыграть роковую роль. Одним из них был его будущий тесть Сергей Яковлевич Аллилуев, другим — Лев Борисович Розенфельд, будущий соратник Сталина, а затем «враг народа» Лев Каменев.

И деятельность того же Парвуса показывает, как, затесавшись в ряды социал-демократов, он использовал свое положение не только для сбора важнейшей информации, но и с целью повлиять на политическую жизнь некоторых стран в интересах мировой зерноторговли. И то самое создание Соединенных Штатов Европы, о чем мечтали многие видные большевики и чего добивался Парвус, отвечало в первую очередь интересам крупных зерноторговцев, желавших устранения многочисленных таможенных барьеров.

Думается, именно поэтому Парвус ударился в политику, стал активно участвовать в съездах СДПГ и призывать германскую социал-демократию к началу революционных действий. «Дайте нам полгода насилия со стороны правительства, — заявлял он, — и капиталистическое общество станет достоянием истории».

Ленин высоко оценил дарование Парвуса. Более того, на его квартире была устроена подпольная типография и отпечатано восемь номеров «Искры». И, кто знает, не из этой ли самой квартиры тянулись невидимые миру нити в далекую Сибирь, где томился неизвестный Ленину и другим вождям социал-демократии Троцкий, ставший в то же время каким-то непостижимым образом столь близким самому Парвусу? Все остальное было уже делом техники: к человеку, который играл видную роль в связях между германскими и российскими социал-демократами, не могло не прислушиваться руководство РСДРП.

Судя по всему, Парвус не ограничивался только идейной близостью и с ведома своих могущественных покровителей подкармливал постоянно нуждавшегося в деньгах Ленина и других европейских социал-демократов. А если вспомнить еще и то, что сам Ленин представлял на II съезде РСДРП одесских социал-демократов, то... определенные выводы напрашиваются сами собой...

Почему Парвус так заинтересовался Троцким? По той простой причине, что после посещения в 1899 году России он увидел, что страна находится на грани сокрушительного революционного взрыва. А это дорогого стоило, поскольку, по уверениям самого Парвуса, именно Россия и США должны были лишить Западную Европу мировой экономической гегемонии с последующим ростом цен на зерно. И, по всей видимости, Парвус и стоявшие за ним люди очень нуждались в «своем» человеке среди российских социал-демократов. А обладавший блестящими способностями Троцкий обещал стать далеко не рядовым деятелем грядущей революции в России (кем он, в конечном счете, и стал). И если это было так и на самом деле, то фигура Троцкого получает совершенно иную, куда более зловещую окраску, чем даже та, в которую его со временем окрасит Сталин...