Над рекой Орельчанкой, над золотистой пшеничной нивой заливались жаворонки. Едва заметные в поднебесной вышине певцы из птичьей капеллы воздавали хвалу теплу и солнцу.

Выйдя из реки на берег, Самийло остановился в изумлении. Перебросив через плечо полотенце, прислушался к звонкому пению птиц, огляделся вокруг. Почему прежде он не замечал красоты Запорожанки? Видимо, душа очерствела, и не волновала его живописная полтавская природа.

Снова огляделся вокруг, и перед ним всплыли навеянные этим тихим утром воспоминания о недавнем детстве. Вспомнил бабушку Настю и ее сказки. Немало поучительного и интересного она рассказывала ему. И о домовых, гнездившихся на запыленных чердаках под крышами, и о кургане у дороги, и о гражданской войне, и о трехстах петлюровских вояках, взятых в плен десятью красными партизанами. Вот это были богатыри — каждый из них с тридцатью петлюровцами справлялся. «Эти партизаны — наши запорожанские хлопцы!» — восторженно произносит бабушка Настя. Тогда он и не поинтересовался, кто же эти запорожане. А бабушка продолжала рассказывать о том, что курган, заросший густой травой, насыпали когда-то казаки-запорожцы, спрятав в нем самые дорогие сокровища. Еще в давние времена немало было любителей легкой наживы, жаждавших выкрасть тайком эти сокровища, да не тут-то было! Подкрадывались с лопатами. Но как только коснутся земли, лопаты тотчас ломались. Даже ломами пробовали, но все их ухищрения были напрасны, потому что земля становилась твердой как гранит. «Тот получит сокровища и узнает о наших предках, — заговорщически подмигивая, говорила бабушка Настя, — кто будет честным, трудолюбивым и в обхождении с людьми уважительным и ласковым. Видимо, партизаны и были такими людьми, что, припадая к груди кургана, полнились его великой силой».

Самийло улыбается, вспоминая бабушкины поучения о честности, трудолюбии, уважительности.

Окинул восхищенным взглядом небосвод — и диво дивное! — с востока плывет свежее от утренней прохлады солнце, а на западе серебрится луна. Самийло замер от удивления. Он впервые увидел такое чудо: на небе одновременно находились оба светила: слева своим путем двигался солнечный золотой диск, а справа, в светло-лазуревой небесной дали — бледная луна. Да, да, луна! Она, словно стыдясь, что задержалась на небе при дневном свете, едва-едва выделялась на безоблачном небосклоне.

Петербург поразил Никиту Гамая своим праздничным видом. Все казалось ему необычным. Когда команду новобранцев вели с вокзала, он с удивлением рассматривал большие нарядные здания. Все вокруг было ему в диковинку. Казалось, что на этих прямых улицах и в великолепных дворцах никогда не бывает будней. Люди, которых он встречал, одеты не так, как в их селе, — все в чистой, опрятной одежде, словно спешат куда-то в гости. И у Никиты после тягостного путешествия поднялось настроение.

Везли их из Москвы в товарных вагонах. На Никиту наводили уныние и вагон, и места, по которым они проезжали. Лежал на нарах вагона опечаленный, а мысленно был в родном селе. О чем только не передумаешь под неумолкающий перестук вагонных колес! Перед глазами проплывали картины зеленой Запорожанки, заросшие муравой луга, косматые вербы на леваде. И Мотря! Жена Мотря. Нелюбимая и чужая. Не был с ней ласков. Ни тогда, когда в молодости сидели на берегу, ни тогда, когда уже поженились и после венчания в церкви стали мужем и женой. На людях — не было такого обычая, а наедине с ней не находил нежных слов: Мотря да Мотря…

Нерадостной была их свадьба, не лежало у него сердце к молчальнице Мотре. Однако родители настояли, да еще и помещику очень захотелось погулять у них на свадьбе, вот и повел ее к венцу.

Такие нерадостные мысли одолевали его в вагоне, а в казарме выбили их из головы. В первый день казарменной жизни Никита не почувствовал ее «прелестей». Новобранцев повели в баню, одели в казенную одежду, после ужина каждому показали его койку.

А на второй день чуть свет Никита услышал крики, грохот. И поначалу не понял, что происходит. Ему как раз снилась Запорожанка, что-то ласковое говорила мать. Как вдруг его будто чем-то кольнули в бок. От резкой боли вскочил и увидел перед собой лицо рыжеусого унтера.