– Ты хочешь землю? Титул? Ха-ха-ха! Да таких, желающих у меня сотни! Сотни! Многие сотни! И ты, один из них, такой же! Чем ты лучше других? Тем, что мой брат? Ха-ха-ха! Это ничего не значит. Я готов взять тебя на службу, но простым, обычным рыцарем. Дам тебе доспехи, коня и оружие. Буду платить жалование и кормить. Согласен?

– Да пошёл ты! У меня есть кольчуга, копье, щит, меч и конь, а своё жалование и жратву, можешь засунуть себе…

– Ха-ха-ха! Сам пошёл! Иди, пока я не приказал, снести с плеч твою дурную башку! Проваливай, пока я добрый! – Дрого Отвиль, улыбаясь, смертельно-холодными глазами смотрел на Роберта.

Злой и разгневанный Роберт Отвиль, покинул Мельфи, на чём свет понося своего старшего брата.

У барона Танкреда Отвиля, было четырнадцать детей от двух браков. Старшие из них от первой жены Мориеллы, незаконнорожденной дочери герцога Нормандии Ричарда I Бесстрашного – Вильгельм, Дрого, Хэмфри и Готфрид, сопровождали своего двоюродного брата, герцога Нормандии Роберта, которого враги называли Дьяволом, а друзья и придворные Робертом Великолепным, в его паломничестве по святым местам. Ещё не старый Роберт, всего тридцати лет от роду, вдруг пожелал замолить все прегрешения и жестокости, совершённые им.

Герцог молился и каялся, и так они прошли всю Францию, Италию, долгое время пробыли в Риме, и через величественный Константинополь, дошли до Иерусалима. Но на обратном пути, герцог Нормандии умер в Никее, в Византийских владениях. Не пожелав возвращаться домой, братья Отвили добрались до Южной Италии и поступили на службу к Райнульфу Дренго.

Слишком независимые и дерзкие, держась сплочённо и вместе, они быстро приобрели влияние и уважение среди остальных нормандских рыцарей. И Райнульф Дренго, всегда жёстко борющийся за власть, остро ощутил угрозу со стороны братьев Отвилей, и поспешил от них избавиться.

Как раз в это время, византийцы готовили военную экспедицию, желая отбить у арабов Сицилию. Огромный флот византийцев, с армией, состоявшей из болгар, греков, мощного отряда варяжской гвардии легендарного Харальда Смелого, южноиталийских лангобардов (недовольных тем, что им пришлось служить византийцам), поначалу, по пути на Сицилию, прибыл в Салерно.

Князь Салерно Гвемар IV, уже ощущавший угрозу от толпы нормандских авантюристов, совершенно беспринципных, надоедливых, хищных, ищущих славы, подвигов и приключений, и никак не желающих жить мирной жизнью, с радостью предложил византийцам большой отряд молодых и своевольных норманнов, оставив, конечно же, при себе, графа Аверсы Райнульфа Дренго, и его наиболее верных сторонников.

В ответ на успехи восставших, в Константинополе, весной 1042 был освобождён из заключения Георгий Маниак. Получив должность катапана, он отправился в Южную Италию, дабы исправить сложившееся здесь для империи бедственное положение.

Ужасное лето 1042 года, надолго запомнилось уцелевшим жителям. Праведный в своём гневе Маниак, двигался быстрым маршем, уничтожая и сжигая всё на своём пути. Его воины убивали всех – стариков, женщин, детей, монахов и монахинь. Кого сжигали заживо, кого гроздьями вешали или распинали вдоль дорог, кого живьём закапывали в землю. Города Монополи, Матера, Джовинаццо, были разграблены, полностью разрушены, а их жители уничтожены.

Вдвое выше самых высоких людей, широкий в плечах, обладающий ужасной силой и твёрдым характером Маниак, с гневом, злостью и жестокостью душил восстание лангобардов в Южной Италии, желая ещё более прославиться и заслужить благосклонность императора.

Но снова, вследствии дворцовых интриг в Константинополе, Георгий Маниак был отозван с должности катапана. Уже раз доверившийся императорскому правосудию, этот гигант, мгновение подумав, пренебрежительно усмехнулся, а затем громко и грязно выругавшись, разодрал в клочки императорский указ. Стоявший перед ним, в окружении своей свиты новый катапан, задрожал.

– Так это ты, ничтожество, бледное и потеющие от страха, новый катапан? Червяк!

Нормандцы не особо любили осаждать и штурмовать крепости, а предпочитали стремительный рейд, дерзкий набег, битву в поле, где можно было прославиться и захватить добычу. А стены Трани были высоченными, укрепления мощными… Надежду на успех штурма в них вселяли только большие осадные башни, построенные захваченными в плен греческими инженерами. Нормандцы и лангобарды дивились искусству греков, восхищаясь всеми хитроумными устройствами башен. А тут ещё, греческие умельцы изготовили и огромные стенобитные и камнемётные орудия. Такие большие, какие большинство из них и в глаза не видывало, хотя и повоевали они на своём веку не мало.

– Да с такими малышками, ха, мы и не заметим, как перескочим через стены! А город-то богатый! Там, за его стенами, есть чем поживиться!

– Да, добыча это славно! Видели, как в битве у Монтемаджоре, Хэмфри Отвиль всунул в пузо одного сирийца меч, а оттуда посыпались золотые монеты. Вот бы мне найти такого…

– Болван! Не из пуза посыпались монеты, а из кожаного пояса, который Хэмфри разрезал своим мечом, – здоровяк Гуго Тубо, знаменитый своей силой, тем, что одним ударом кулака валил наземь быка и страшный в бою со своим тяжеленным боевым молотом, презрительно сплюнул в костёр.

Его оппонент, высокий и стройный, молодой нормандец Синибальд, вскочил на ноги, и, тряхнув своими длинными, светлыми волосами, тихо, с издевкой, сказал:

Лишившись предводителя и осадных орудий, обескураженные норманны отступили от Трани. Позади них тащилось небольшое войско лангобардов, видя злые лица грозных северных воинов и слыша недовольный ропот своих вчерашних союзников.

Маленький двор замка в Мельфи, едва смог вместить всех норманнов. Все собравшиеся понимали, что надо избрать нового вождя. Но кого? Не было у нормандцев больше доверия к лангобардам. То тут, то там, раздавались злые голоса:

– Продажные, изнеженные псы!

– Твари!

– Шлюхино отродье!

Да. Все это было. В прошлом.

Некогда великий, могущественный и грозный Рим, теперь являл собою жалкое и убогое зрелище. Когда-то величественные и прекрасные постройки, были разрушены людьми и временем. Население города сократилось во множество раз, и целые кварталы стояли заброшенными и не жилыми. По грязным, заросшим сорняками улицам этого огромного города, сновали толпы нищих и голодных римлян, паслись козы, вольготно, в кучах отбросов, сновали свиньи, рыскали крысы и стаи одичавших собак. Очень и очень часто, на его узких улицах, велись настоящие кровопролитные бои и целые военные кампании, когда одно из знатных и богатых семейств Рима, выдвигало своего кандидата в папы, а другое, не менее знатное семейство, отвергало эту кандидатуру, выдвигая своего претендента.

Закончился период, который позднейшие историки назовут порнократией, когда женщины из рода графов Тускулумских, имевших репутацию блудниц, сажали на папский престол своих друзей, любовников, родственников. Не понравившихся или чем-то не угодивших им пап, они без всяких проволочек свергали.

Порнократия закончилась, но авторитет римских пап продолжал неукоснительно падать.

Бенедикт IX, из того же рода графов Тускулумских, племянник римских пап Бенедикта VIII и Иоанна XIX, которому на момент избрания было всего 12 лет, пришёл к власти в 1033 году, в результате массового подкупа. Страшный распутник, пользующийся огромным успехом у женщин, подозреваемый в колдовстве, этот папа, безжалостно борясь за власть, трижды занимал престол Святого Петра.

– И это всё? – Роберт, с призрением посмотрел на горсть медных монет, и с ожесточением сплюнул.

– Есть ещё пара амфор с маслом, бочка вина и телячьи шкуры.

Нападение на этот купеческий караван, стоило жизни одному из его людей – Рагнару, хорошему воину, а принесла столь ничтожную добычу.

– Соберите всё, что есть ценного, и отвези в Бизиньяно.

– Пётр, в последнее время, осторожничает, не особо хочет принимать наши товары, боится, что это привлечёт к нему внимание.

В таверну, громко переговариваясь и смеясь, наполнив её шумом и запахами пота, масла, кожи, железа, вошла большая толпа норманнских воинов.

Олаф Бриан быстро доел рыбную похлёбку, и положил руку на рукоять меча, лежавшего рядом на лавке.

Пинками подняв задержавшихся в таверне в столь поздний час, крестьян и ремесленников, воины уселись за большой стол и потребовали еды и вина.

Олаф, вроде бы спокойно и безучастно, наблюдал за ними. Один из воинов, ущипнув подбежавшую к ним служанку за бок, сломив её слабое сопротивление, усадил себе на колени, вызвав одобрительные возгласы товарищей. Пора было уходить, но сын Олафа, Маркус, казалось, не замечая никого и ничего вокруг, продолжал о чём-то тихо беседовать с двумя монахами-бенедектинцами, в полутёмном углу таверны, иногда энергично жестикулируя и размахивая руками.

– Это что за вороны? Что они тут делают? – один из воинов обратил внимание на монахов.

Они вышли из таверны, прошли рынок, и подошли к большому выгону, где продавали скот, но сейчас тут было пусто. Земля просохла и была хорошо утоптана, и Олаф сказал:

– Здесь! Сражаемся пешими, так как у меня нет коня. Я беру копьё, меч и щит. Ты бери, что хочешь.

Вильгельм де Монтрей, весь трясущийся и бледный от гнева, облизал губы, и выдавил на них улыбку.

– Я, топор, меч и щит. Тебе конец, Бриан. Я убью тебя! Поступлю с тобой так, как вы, поступили с моим отцом! Отрублю уши, кастрирую, отрублю руки и ноги, снесу на хрен твою башку, выколю глаза, а потом помочусь на твой труп!

Монтрей в диком бешенстве орал, брызгая слюной, потрясая боевым топором на длинной рукоятке. Глаза его закатывались, в углах рта клубилась пена, и сейчас он был похож на берсерка, из древних сказаний.

Бьёрн, устало привалился к невысокому глиняному забору, и тряхнув головой, сбросил потоки пота заливавшие глаза.

«Чёртова жара! Чёртова пустыня! Чёртово адское пекло!», он, тяжело дыша оглянулся и увидел, как выйдя из дверей одного из домов, ему подаёт знаки Михаил.

Кивнув головой, мол понял, Бьёрн с трудом поднялся на ноги. Они начали штурм этого маленького городишки, затерянного в пустыне, ещё на рассвете, а сейчас, солнце стояло высоко в небе, приближаясь к зениту, а эти долбанные берберы, спаривающиеся с ослицами, и не думали сдаваться, продолжая оказывать им ожесточённое сопротивление.

Пару раз глубоко вздохнув, Бьёрн, прикрываясь щитом, бросился перебегать улицу. Остро вжикнув, у его головы пролетела одна стрела, а вторая, воткнулась в щит и задрожала. «Ненавижу долбанные стрелы!». Вбежав в переулок, он перешёл на шаг, восстанавливая дыхание. До слуха его долетела быстрая речь, и Бьёрн, осторожно ступая, стараясь не звякнуть доспехами, и не задеть мечом или щитом стены узкого переулка, выглянул из-за угла. Десяток берберов, о чём-то оживлённо переговаривались на своём варварском языке. Четверо лучников, уютно расположились на крыше, посылали в перебегающих улицу, стрелу за стрелой. Кому то повезло меньше чем Бьёрну, так как до его слуха долетел пронзительный вопль смертельно раненого, вызвавшего улыбки на лицах лучников.

«А-а-а, чёртовы недоноски!» – Бьёрн, дико и громко крича, влетел прямо в толпу берберов. Ударив щитом сразу двоих и сбив их с ног, Бьёрн, с замахом снёс голову третьему. Ещё два быстрых взмаха мечом, и двое противников, жалобно скуля, повалились в пыль. Удар в щит! Снова! Бьёрн отступил, и выждав момент, достал из-за щита ударом в лицо следующего. Бьёрном овладела приятная ярость боя, и он продолжая ругаться и кричать, отбросил щит, и кинулся на врагов. Он рубил их, не видя ни чего и ни кого вокруг. Только когда он обрушил последний удар на голову поверженного врага, и противников вокруг него не стало, а валялись только их искромсанные и порубленные тела, он, подняв высоко к небу руку с мечом, громко проорал:

Осенью 1057 года, Роберт, на правах радушного хозяина, тепло принимал в своём замке Мельфи, дорогих гостей:

– Рад вас всех видеть! Как добрались? Свободны ли для проезда горные перевалы? Не было ли в дороге непредвиденных встреч?

Имоген был прав в своих предположениях, и после того, как в Нормандии, герцог Вильгельм, разгромил восставших графов и баронов, попутно нанеся поражения и войску короля Франции Генриха I, на земли Южной Италии, в поисках новой доли, новых земель и поместий, потянулись сотни нормандских рыцарей. Роберт крутился как белка в колесе, с радостью принимая тех, кто избрал Апулию, а не Аверсу. Он мотался по своим владениям, наделяя особенно знатных и прославленных нормандцев городами, замками и крестьянами, и усиливал своё войско, за счёт молодых рыцарей, желавших добыть себе славу и богатство, титулы, замки и земли, в сражениях.

Среди прибывших, были и Отвили.

Роберт, кинувшись вперёд, помог слезть с седла своему старшему брату Готфриду. Он слышал, что в одной из стычек, Готфрид потерял кисть левой руки, и вражеское копьё повредило ему ногу, и теперь он сильно хромал, едва передвигаясь.

Имоген, крайне довольный собой, удовлетворённо потирал руки.

В 1058 году, в результате не урожая, в Южной Италии начался голод. Положение усугубляли эпидемии различных болезней, косившие всех без разбора. Вот как писал об этих событиях современник: «Даже те, у кого были деньги, обнаруживали, что покупать нечего и вынуждены были отдавать в рабство своих детей в обмен на еду. Те, у кого не было вина, пили воду, что приводило к распространению дизентерии и плохо влияло на селезёнку. Сервы пекли хлеб с речными водорослями, с древесной корой, с каштанами или желудями, которые до этого ели только свиньи. Некоторые жевали сырые корни». А тут ещё, началось восстание лангобардов против нормандских завоевателей.

Аргир, сын Мелуса, катапан Южной Италии, все эти годы, по мере сил отбивался от наседавших норманнов, и успешно оборонялся от нападок из Константинополя. Но в прошлом году, он неожиданно покинул свою столицу Бари, и скрылся в неизвестном направлении, оставив византийцев в Южной Италии на произвол судьбы. Это было большим ударом для Имогена, поддерживающего с Аргиром тесные связи. Но тут пришли верные вести из Константинополя, о том, что новый император Исаак Комнин, собирает армию, чтобы вышвырнуть из Италии этих северных варваров.

С утроенной энергией и силой, Имоген начал трудиться, раздувая пламя восстания лангобардов, сея смуту среди нормандских баронов, недовольных политикой Роберта Гвискара. Большой удачей он считал то, что его агентам, удалось путём поджога, уничтожить большие запасы зерна в Мельфи. Теперь голод, свирепствующий среди крестьян и малоимущих горожан, начал, своей костлявой рукой, всё сильнее сжимать за горло и нормандцев.

Роберт, погружённый в тревожные мысли, сидел в зале замка Мельфи, глядя из окна на обгорелые руины амбаров. «В Калабрии Рожер взял Кариати. Быстро взял. Весьма способный мальчик. Надо не дать ему возможности укрепиться там, а то возомнит о себе не весть что… Вильгельм, занял замок Сан-Никандро, возле Эболи, ловко оттяпав его у салернского князя. А ублюдочные лангобарды, восстав, вырезали в Никастро наш гарнизон. Целых шесть десятков воинов! Долбанный Синибальд, сын Одрика! Да я бы, с шестидесятью воинами, утопил в крови всех этих восставших скотов! Развесил бы на стенах их потроха! А тут ещё подымают головы, возмущаются, пытаются противодействовать, сторонники сыновей Дрого и Хэмфри. Со всех сторон осадили! Что делать? Куда нанести удар?». Роберт не знал. Он искал и не находил выхода.

Граф Аверсы Ричард Дренго, уже давно положил глаз на большую и богатую Капую. Ещё в 1052 году, он неожиданно осадил город, но тогда Пандульф V, слабый наследник могущественного Волка из Абруццо, откупился от нормандцев 7 тысячами золотых безантов.

В 1057 году, когда Пандульф V умер, Ричард нанёс новый удар, за несколько дней, не встречая противодействия, окружив Капую укреплениями, лишив горожан сообщения с внешним миром и подвоза продовольствия с окрестных полей.

С ужасом капуанцы и их молодой новый князь Ландульф VIII, наблюдали, как горят сельские хозяйства, снабжающие город съестными припасами, как нормандцы разоряют богатые виллы знатных капуанцев, вырубывают виноградники и вытаптывают поля. Но они и не думали сдаваться, обороняясь мужественно. Отцы учили сыновей искусству войны, жёны и матери, подносили им камни для метания и стрелы, дочери и сёстры, приносили еду, воду и перевязывали раны.

Более полугода продолжалась осада города, и только начавшийся голод, заставил капуанцев просить о снисхождении.

Ричард был в хорошем расположении духа, и сегодня милостив. Он пришёл в Капую, чтобы править в этом городе, сделать его своей столицей, а самому стать князем Капуанским. И ему не хотелось уничтожать жителей, подвергать их имущество грабежу и разорению, а дома пожарам и разрушениям.

Рожер слетел с седла, и стал разыскивать брата, который в это время, ходил по кладовым и амбарам своего замка Марано-Принчипато, недавно захваченного им у князя Салерно.

– Вильгельм, этот ублюдочный сукин сын Роберт, лишил меня всего! Я как пчёлка, трудился, завоёвывая для него Калабрию, а этот пёс, ничем не отблагодарил меня! Я разорил окрестности Джераче и отвёз ему всю захваченную добычу, и он, тварь, не подавившись, всю заграбастал её себе! Он отобрал у меня, завоёванный мною Кариати, и посадил туда наместником своего чёртового приспешника! Он, отобрал у меня всё! Мне нечем платить моим людям! У нас нет ни денег, ни жратвы! Нет даже лошадей!

Тучный Вильгельм, сложа руки на животе, молча, прищурясь, слушал младшего брата.

– А как же твой замок Ничерфола?

– Ничерфола? Да, я возвёл это укрепление на горе, но разве можно это назвать замком? Деревянная башня и деревянный частокол. У меня нет денег, чтобы нанять строителей, умеющих возводить строения из камня. У меня ничего нет!

Восстание мятежных баронов, якобы выражавших интерес малолетних сыновей Дрого и Хэмфри, также закончилось очень быстро.

Мятежники взяли Мельфи, но в хорошо укреплённой башне замка, где хранилась сокровищница, засел Готфрид Отвиль со своими сыновьями, мужественно отбивая все попытки взять башню штурмом.

Когда пронёсся слух, что к Мельфи идёт соединённое войско Роберта, Вильгельма, Рожера и Серло Отвилей, многие из мятежных баронов попросту разбежались по своим замкам, а оставшиеся, поспешили выслать на встречу графу Апулии переговорщиков.

Абеляр, Герман, Ричард, старшему из которых было 13 лет, сидя в сёдлах своих коней, дрожали перед своим грозным дядей, громогласный голос которого, иногда заставлял стыть в жилах кровь и у взрослых, повидавших виды мужей. Что же говорить о мальчишках, которые под суровым дядиным взором, понукаемые его голосом, слезли с коней и почтительно ему поклонились. Они тряслись от страха, но всё же они были Отвили, и вот один, за ним второй, а потом и третий, подняли свои головы и посмотрели прямо в глаза Роберту.

«Щенки! Молокососы! А туда же, феод им подавай. Ну, допустим, виновны не они, а бароны и рыцари из их окружения, которые, долбанные козотрахи, хотят больше золота, серебра, владений и почестей. Свинячьи задницы! А эти, мальчишки. Твою мать! А глаза то их, глаза! Сияют, несмотря ни на что, любопытством и щенячьей радостью жизни. А надо вырастить из них волков! Молодых, которые в пылу ярости, и медведя загрызут!».