У холода есть звук. Несомненно именно этот звук слышал в то роковое утро Ласло. Отчетливый, душещипательный он проникал сквозь старую оконную раму, подобно искусному и ловкому форточнику. Это был отнюдь не вой пронизывающего до костей холодного ветра, насвистывающего через множество отверстий и щелей образовавшихся в старом дереве обрамляющем хрупкое, замерзшее стекло. В абсолютной тишине и при отсутствии даже малейших порывов ветра, холод нашептывал что-то за окном, издавая характерный лишь ему леденящий голос. Он будто угрожал своим назойливым присутствием, убивая всякое желание покидать тёплую постель.

Неохотно открыв глаза, Ласло попытался вспомнить свой сон. Снилось ли ему что-нибудь вообще? Но тщетно. За окном, едва виднелось. Старые, истрепанные временем шторы, были задернуты, продлевая ночное время суток в комнате очнувшегося ото сна человека. Ещё немного повозившись, Ласло неохотно встал. Кровать со скрипом отпустила его, будто вздохнув от облегчения.

Надев истоптанные домашние лапти, он подошёл к окну. Собираясь раздвинуть шторы, он почему-то замер обернувшись на часы, бесшумно тикающие на тумбе у покинутой кровати, кроме которой из мебели в небольшой комнате был лишь лакированный комод. Стрелки замерли на 5:59. Ласло был очевидно обескуражен, когда минутная стрелка пересекла деление с двумя нулями, и за ней не последовал привычно ненавистный звук трезвонящего каждое утро будильника. Тогда он обернулся и обратил свой взор на яркий календарь, что висел на двери за спиной и лишь тогда до него дошло почему часы не зазвонили в 6:00.

Столь неприветливо застал его первый выходной день.

Вернувшись в уже остывшую постель, Ласло вдруг понял, что уже не хочет спать. Раздосадованный собственной неудачей, он, проснувшись раньше положенного в выходной день времени для сна, бедняга раскачиваясь побрел на кухню.

Ноябрь выдался холоднее обычного. С ним пришли серые утренние туманы окутывающие город и его улицы тайнами, скрывающимися в их пучине.

Было ещё слишком рано, но возбужденный Ласло уже стоял у окна, наблюдая за бледно сероватой дымкой простиравшейся по безлюдным улицам из окна тринадцатого этажа.

На застеленной грубым шерстяным пледом зеленого цвета кровати, небрежно брошенными лежали вещи. Повседневные черные штаны и белая рубаха были слегка измятыми после стирки и нуждались в тщательной глажке. Владелец этой помятой одежды лениво достал утюг, устаревшей модели со следами пригоревшей ткани на нем. Гладить он принялся прямо там, на кровати, очевидно не имея специальной гладильной поверхности. Быстро проведя нагретым прибором по обеим штанинам брюк он повторил процедуру с обратной их стороны и повесил на спинку. С рубашкой пришлось повозиться гораздо дольше. И вот уже за вторым рукавом, он неосторожно подставил большой палец левой руки и со звуком прижженной кожи, перебитым собственным воплем, он одернул её в сторону, с искажённым болью лицом. След от ожога мгновенно изменил цвет из телесного на красный, и стал наполняться прозрачной жидкостью под повреждённым участком кожи размером с крупный бобовый плод.

Жгучая боль была невыносимой и он помчался к крану, что был на кухне, судорожно открывая его он подставлял изувеченный палец, пытаясь облегчить собственные страдания, которым он подвергся в награду вопиющему неуклюжию, коим так искусно владел. Слабый поток воды, не давал необходимо результата, и пострадавший решил использовать бесполезный для других целей холодильник, что кряхтел и грохотал, довольно злорадствуя над ним.

Желанное облегчение наступило практически в одночасье, как он приложил свою левую конечность к обледеневшей задней стенке, пустой морозильной камеры.