И вновь читатель встречается со следователем по особо важным делам Мосгорпрокуратуры Клавдией Дежкиной. «Госпожа следователь» на сей раз случайно оказывается в центре мафиозных разборок. Не сразу и не просто распутывает «важняк» клубок преступлений. На ее пути встречается немало непонятного и страшного, грозящего смертельным исходом. Но что поделаешь — это ее профессия.
Ирина Зарубина
Компромат
Он ждал заката.
В горах солнце садится рано, особенно в октябре — часа в четыре уже темно.
К закату боевики расстелят на земле цветастые коврики, разуются, и начнется молитва.
Сам он мусульманином не был. Он вообще не верил в Бога. Он верил только в себя. Так его учили много лет, так учила его жизнь.
Свое дело он сделал. Он сделал даже больше того, что должен был. Почти не задумываясь над тем, что судьба огромной страны сейчас в его руках. Без преувеличения. И даже не в руках, а, стыдно сказать, в заднице. Небольшую капсулу с дурацким словом он засунул именно туда. Нет, обысков не боялся. Он здесь был настолько своим, настолько важным, что мог сам заставить обыскать любого. Может быть, и Гагуева. Просто, когда он будет уходить, ему нужны свободные руки.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Четверг. 8.14–12.51
— Милая, ты услышь меня! — фальшиво мурлыкал шофер, безбожно перевирая мотив. На лице его блуждала глуповато-блаженная улыбочка. Судя по всему, этот незатейливый вокал доставлял исполнителю истинное, ни с чем не сравнимое наслаждение. — Ми-илая, до сих пор стою я с гита-а-арою!..
— Под окном, — хмуро поправил Подколзин.
— Чего-чего? — оживился шофер, словно получив подтверждение, что и у него есть благодарный и внимательный слушатель.
— Не «чего-чего», а «где-где», — отозвался оператор, даже не взглянув в сторону спросившего. — «Под окном стою…» Классику знать надо.
Шофер бодро кивнул и, ничуть не смутившись, продолжил песнь тугоухого влюбленного.
Четверг. 14.02–18.23
Троллейбуса долго не было, а когда наконец рогатая колымага приползла к остановке, она тут же была взята на абордаж людской массой. Клавдия с трудом протиснулась в середину салона, кто-то придавил ей острым каблуком ногу, кто-то чуть не оторвал ручку у сумки, кто-то горячо дышал в ухо…
Опять давка. Но сейчас Дежкина уже не ощущала тревоги и беспокойства. Сейчас она тоже находилась в самом центре толпы, взятая со всех сторон в тиски животов, спин и локтей, но у нее не появлялось даже отдаленного намека на клаустрофобию. Напротив, ей вдруг стало спокойно. Наверное, потому, что ее окружали нормальные люди. Нормальные в общепринятом смысле этого слова — пусть уставшие и неприветливые, пусть чем-то обозленные и брюзжащие, но не разъяренные до потемнения в глазах, не охваченные стадным чувством разрушения, не зомби.
Она только пыталась не испачкать кого-нибудь грязным пятном на плаще, но — безуспешно.
Уже около своего дома она заметила на деревянном строительном заборе плакат. Это агитационное изделие, призывавшее сознательных граждан пополнить седьмого ноября ряды митингующих, появилось здесь недели две назад, но Дежкина обратила на него внимание только теперь. За две недели плакатик успел изрядно потрепаться, а правая его часть исчезла вовсе. Получилось: «Все на демон…»
А ведь если хорошенько разобраться, то в том, что Клавдия пережила несколько часов назад, и в самом деле было что-то демоническое, чертовское, дьявольское, не поддающееся объяснению, будто не из реальной жизни. Все эти искаженные слепой ненавистью лица, все эти злобные хриплые выкрики в адрес всех и вся, все эти беспричинные потасовки… Люди будто заразились друг от друга странным, не изученным доселе вирусом, когда начинаешь видеть в каждом встречном заклятого врага, когда нестерпимо хочется задушить его, разорвать на мелкие кусочки.
