Мама привезла меня к двум часам. Почти все уже на месте. Кроме Люси. Не могу дождаться, когда она приедет и мы вместе распакуем вещи. А пока Люси нет, займусь дневником.

Мама уехала, и странная пустота зашевелилась в животе, проползла горлом и улеглась где-то в глубине глазниц. Если бы я поплакала, мне, наверное, стало бы легче, но я не могла плакать. Мне надо не потерять это чувство, эту боль. Была бы здесь Люси, она бы сумела меня отвлечь. Мама стала собираться домой, а я вдруг запаниковала. Я уже готова была умолять ее увезти меня отсюда. Сама себя не узнаю. Весь прошедший месяц я только и мечтала поскорее вернуться в школу. Даже посылка с новой школьной формой привела меня в восторг. Бледно-голубая юбка на весенний семестр была жесткой, как картон. Надеть ее можно было только после стирки. Как хорошо, что я не учусь в дневной школе и мне не надо волноваться, что кто-то увидит меня в поезде по пути домой. И не надо, как другим девчонкам, украдкой пробираться в привокзальный туалет, краситься второпях, с наслаждением менять убогие черно-белые туфли на легкие мокасины — а вдруг наткнешься в вагоне на кого-то из знакомых ребят? Частенько я встречала таких девочек на станции — юбки у них были подтянуты выше колен — ни за что не скажешь, что форменные. Мы же в своем пансионе можем не беспокоиться, даже если будем похожи на старух.

И вот, когда я здесь, мне хочется удрать.

Я всегда боюсь расставаться с мамой. Мне страшно, что я больше никогда ее не увижу. И как маленькая девочка я готова бежать за ней по пятам, хватать ее за подол, виснуть на руке, хныча и хлюпая носом. Но нет же — стою как вкопанная, и слова застревают в горле.

— Ты бы хоть «до свидания» матери сказала, — вздыхает мама.

София влетела ко мне вчера после ужина.

— У нас новый учитель английского! Настоящий поэт! — выпалила она.

Его зовут мистер Дэвис. Он ведет у меня факультатив «Невероятное: писатели о сверхъестественном». Но я предпочла этот курс другим, даже не зная, что его будет вести мужчина. Все остальные девчонки просто сбесились. Те, кому не удалось попасть в класс мистера Дэвиса, дико завидуют нам. Вот так же когда-то мисс Уотсон привела в школу какого-то мужчину — весь день только и разговоров было, что о нем. А Дора выбрала «Эпоху абстракции» и теперь будет штудировать тяжеловесов наподобие Достоевского или Жида. Слава богу, что мы с ней в разных классах.

— Ты в его классе, да еще и недовольна? И вправду сверхъестественно! — не унималась София.

У нового учителя приятная внешность: шатен, не слишком коротко стрижен, носит усы. Ему за тридцать, и он женат. На пальце обручальное кольцо. И с первого же урока наша Клэр влюбилась в мистера Дэвиса без памяти. Он водрузил на стол внушительную стопку книг, верхним лежал сборник стихов Дилана Томаса.

Я твердо решила писать не менее страницы в день. Все равно что ежедневно делать зарядку. Выделю себе на это время в начале тихого часа. Так легче не забыть. И на выходных тоже. Я хочу записать все, что происходит со мной в течение дня: что нам задали, что мы ели на ужин, с каким счетом закончился хоккейный матч, кто трепал мне нервы. И чтобы никаких глупостей, никаких лирических отступлений о парнях — только факты. А позднее у меня будет возможность прочесть все это и понять, что же такое со мной происходило в шестнадцать лет.

Обещаю себе, что буду заниматься на фортепиано каждый день в одно и то же время — на переменке перед ланчем. Вот уже почти год я бьюсь над одной сонатой Моцарта, но до сих пор не могу сыграть ее, как мне хочется. Если бы музыка рождалась под пальцами сама, легко и непринужденно! Но вместо этого я тружусь как вол. Иногда, правда, выходит исполнить сонату так хорошо, словно это вовсе и не я играю. Мисс Симпсон говорит, что я не умею концентрироваться во время игры. Она права, конечно, первые несколько тактов я обычно думаю о музыке, но вскоре отвлекаюсь и начинаю размышлять о том, что у нас сегодня на обед.

Но, как бы то ни было, первые три дня прошли превосходно.

Пришлось нарушить собственное правило, но это не важно. Никто же не заглядывает мне через плечо. И я действительно была страшно занята. Учителя как с цепи сорвались и столько назадавали с первых уроков! Люси уже совершенно выбита из колеи. И как только бедняжка протянет до конца года — с такими-то знаниями по химии.

Ничего особенного за эти дни все равно не произошло: я снова записалась в хоккейную секцию, плевать, что мисс Бобби так и будет держать меня в резерве. Во второй состав тоже трудно попасть — мне это удалось только потому, что я в двенадцатом классе. Тренерше по вкусу белокурые, длинноволосые девушки — тип дневной школьницы. Еврейкам и пансионеркам вход воспрещен! Мне не светил основной состав, сколько бы я ни тренировалась. Я не сомневалась, что увижу свое имя в группе «Б», но расстроилась до слез, читая списки группы «А» на доске объявлений Спортивной ассоциации, — там была моя Люси! Еще бы — любимица мисс Бобби, хоккейная королева! Да она бы туда попала, не шевельнув и пальцем. Не будь она моей лучшей подругой, я бы ее возненавидела. А Люси обняла меня крепко-крепко и прошептала на ухо: «Не реви, мисс Бобби увидит, как здорово ты играешь, и тут же переведет тебя».

Мисс Бобби — что за идиотская кличка! На самом деле ее зовут мисс Робертс. Седая старушенция с дряблой кожей, и вдруг такое прозвище — в этом есть что-то жалкое. Она вечно одета в некое подобие униформы: плиссированная юбка из шотландки, свитер в тон поверх белой рубашки и темно-синие гольфы, которые гармошкой собираются на лодыжках. Сама я в жизни не надену форму добровольно. А вот София почему-то любит ее носить, правда, она и школу обожает.

Вот не дам старой корове испортить мне осень. Я так люблю играть в хоккей на траве, что есть духу гонять с клюшкой по полю, до боли вбирать легкими воздух, напоенный ароматом сухих листьев. Смеркается, игроки в разных концах поля едва различают друг друга. Они погружаются во тьму, словно призраки. Их связывает лишь белый мячик, то и дело светящийся в траве. Смачный хлопок деревянной клюшки по твердому мячу, возгласы, повисающие в пустынном воздухе, и это напряженное оцепенение, после того как запустишь мяч через все поле, и все срываются с мест и растворяются в сумерках. Как это прекрасно! Даже и во втором составе.

Перед тем как спуститься к ужину, мне надо еще кое-что доделать. Я обедаю за столом миссис Давенпорт. Она разрешает нам быстренько поесть, мы пьем кофе и еще успеваем покурить перед занятиями. Все потому, что сама миссис Давенпорт ест мало — следит за весом. Но не дай бог угодить за один стол с мисс Бомбей — эта заставит и тарелку вылизать. Будешь сидеть до скончания века.

Моя бедная Люси застряла за столом мисс Бомбей, мало того — ей надо еще убрать тарелки за всеми. Это значит, что у нас не будет времени побыть вместе в общей комнате. С девятого класса я не сидела за одним столом с мисс Бомбей. Тогда я только приехала в школу — прямо посреди учебного года, — уже одно это было плохо, а тут еще мисс Бомбей. Я была вынуждена отправиться в пансион, потому что мама тяжело переносила мое присутствие. Она хотела предаваться своему горю одна. Помню, как мы вечерами сидели с ней за столом — в глубоком молчании, только и слышно было, как мы жуем и глотаем. Если приходилось попросить соль — мы говорили шепотом, боясь ненароком взглянуть на пустой отцовский стул. Каждый вечер я думала, что еще одного совместного ужина я не перенесу. Но в школе оказалось еще хуже. Воспитательницы, учителя физкультуры, мисс Руд, распорядок, звонки — все было сплошным кошмаром. Я даже постоянно терялась в школе. Однажды девчонки собирались на лестничной площадке, чтобы вместе идти вниз ужинать, а я сбежала от них и, спустившись по черной лестнице, оказалась возле репетиционных студий. Я заблудилась — стояла в темном вестибюле и плакала. И никто-никто меня не слышал. Хоть умри. У стола во время благодарственной молитвы я не могла отвести взгляда от мисс Бомбей. У нее были толстые ляжки и такие распухшие икры, что казалось, ноги вырастают прямо из ботинок, как могучие древесные стволы. И ляжки, и лодыжки были обмотаны эластичными бинтами. Она медленно опускала свое тело на стул, вцепившись для равновесия в край стола, и глубокий вздох облегчения свидетельствовал, что усаживание завершилось. Кусок не шел мне в горло, я была просто парализована. Столовая наполнялась голосами, звякали приборы, ужин шел своим чередом — звон и гомон усиливались. Все вокруг болтали. Девчонки вскакивали, ставили полные тарелки с раздаточной тележки на стол, потом оббегали кругом, собирая посуду, и складывали ее на тележку. Я вдруг опомнилась. Моя тарелка все еще была полна, во рту болтался непрожеванный кусок баранины, а все соседки по столу в гробовом молчании пялились в мою сторону. У меня свело челюсти.

— Не спешите, дорогая. Доедайте спокойно, — сказала мисс Бомбей.

— Пошевеливайся, — тихо прошипела девчонка, сидевшая со мной рядом, — мы еще покурить хотим.

Я с трудом сглотнула:

— Всё.