Гулль, октябрь 1995 года

Ирония судьбы состояла в том, что Ник Мейсон умел прекрасно маскироваться. Точнее, это было даже не умение, а своего рода талант. Он обладал инстинктивной способностью прятаться, что было частью его ремесла.

Мейсон следил за сестрой из укрытия. Смертельно бледная, она стояла у края могилы всего в каких-нибудь ста футах от него. Но Ник совершенно не боялся, что его могут обнаружить. Он был абсолютно в себе уверен. Ему не единожды приходилось проделывать то же самое, и при этом он умудрялся оставаться в живых.

Ирония судьбы состояла и в том, что он никогда не предполагал, что ему придется использовать свои навыки для слежки за родным и близким человеком. Но это случилось. И вот он следит за своей маленькой сестренкой. Чутье подсказывало ему, что он все делает правильно. Ведь это для ее же блага. Была в том ирония судьбы или нет, но его умение терпеливо ждать оказалось как нельзя более кстати, чтобы успешно выполнить задуманное.

Азы мастерства Ник осваивал в восьмидесятые, в Северной Ирландии. И уже тогда он заметил, как любят пэдди

[1]

ходить на похороны. Они считают своей святой обязанностью достойно проводить мучеников в последний путь. По натуре меланхоличные, пэдди ищут любой удобный повод, чтобы всласть погоревать. Ни одни значительные похороны не обходятся без участия известных личностей. Наблюдая за тем, как ведут себя пришедшие на похороны, за языком их жестов, можно многое о них узнать. Ты смотришь, как они здороваются, как обмениваются соболезнованиями, и тебе становится понятна их иерархия. Ник проводил к месту последнего упокоения не одного героя ИРА, надежно укрывшись от посторонних глаз, совсем как сейчас. Иногда бывало и такое, что всего лишь фут отделял его от парней, стоявших в почетном карауле. Порой он находился так близко, что мог точно сказать, сколько рюмашек они пропустили для храбрости по дороге в церковь.

Пол Ситон понял, что оно вернулось, когда порыв ветра яростно обрушил поток дождя на окна автобуса. Они как раз застряли в вечерней пробке посреди Вестминстерского моста. Шквалистый ветер бил по стеклам, оставляя на них мутные потеки. Видавший виды «рутмастер» вздрогнул, и Ситон все понял. В том, что в промозглый лондонский вечер в начале ноября шел дождь, не было ничего удивительного. Он лишь подчеркивал унылость этого времени года. И Пол сразу почувствовал, что-то, от чего — как он очень надеялся — ему однажды удалось избавиться, вернулось и теперь охотится за ним.

Он встал и, протиснувшись сквозь толпу стоящих пассажиров, сошел на мокрую лондонскую мостовую. Ветер свистел в ограждении моста. От проливного дождя брюки Ситона быстро промокли, прилипли к ногам и хлестали по икрам и лодыжкам в такт ходьбе. Ткань стала холодной и словно жирной на ощупь. Ветер трепал намокшие волосы Пола, а потоки воды обрушивались на голову, ручейками стекая за воротник пальто.

Он направлялся на юг, и знаменитая панорама — волшебный вид на палату общин и башню с часами — осталась справа за фырчащей вереницей автобусов. Река находилась слева. Но он поборол в себе искушение бросить взгляд в ту сторону. Ситон не смотрел на реку до тех пор, пока не достиг подножия моста и под окаменевшим взглядом выцветшего Саутбэнкского льва не спустился по ступенькам прямо на набережную. Там он украдкой взглянул на статую на постаменте, на знакомые очертания свирепой львиной морды. Дождь струился по каменной гриве, капал из уголков глаз.

Река от дождя покрылась рябью. Промокшего насквозь Ситона начал бить озноб. Чтобы успокоиться, он перевел взгляд на фонари, вытянувшиеся вдоль набережной, но в этот вечер их свет почему-то не радовал. Высота прилива пугала: вода в бликах света подступила слишком близко. На этом участке набережной Темзы львиные пасти украшали внушительные швартовые кольца, которые успели позеленеть от водорослей. Сейчас с высоты парапета эти свидетельства укрощения бронзового прайда были скрыты от глаз Ситона. Когда вода в Темзе поднималась, то доставала до колец в львиных мордах, что позволяло судить о высоте прилива. Ситон подумал, что сегодня вечером хищники, охраняющие набережную, наверняка ушли под воду. Река затопила их. Ситону даже показалось, что он слышит позвякивание металлических колец.

Он взглянул на воду. Резкий порыв ветра взъерошил широкую темную полосу на ее поверхности, не затронув бескрайней черной глади. Мимо него течение проносило разрозненный мусор, полузатопленные обломки, которые в неверном свете фонарей сквозь пелену дождя приобретали странные очертания. Он все стоял и смотрел на реку, как вдруг увидел в воде нечто бесформенное, похожее на тряпку. Это «что-то» не отражало, а поглощало падающий на него свет. Его все ближе прибивало к берегу, и Ситон решил, что это, должно быть, чья-то одежда или кусок темной ткани (скорее всего, габардина), выброшенный за ненадобностью. Пола удивило, как может тряпка так долго держаться на поверхности. Но тут он увидел, что качающийся на волнах бесформенный сверток — это мертвое тело, и понял, почему ткань так долго держалась на плаву. Так и не приблизившись к берегу больше чем на тридцать футов, тело еще раз показалось на поверхности воды и исчезло в волнах. Ветер с дождем донес до Пола знакомый запах: почти забытый дегтярный дух дымящих пароходных труб, смешанный с вонью пеньки и нефтяных пятен на прибитой к причалу речной пене. Впрочем, едва появившись, этот запах исчез, словно его и не было.