О встрече с женщиной, которая переменит всю мою жизнь, заранее было ясно только одно: это произойдет, когда я буду пытаться что-нибудь ей продать. Именно так я знакомлюсь со всеми своими женщинами. Это одна из многих прелестей моей работы.

Дело было с полгода назад, однако я помню все совершенно отчетливо. Две спальни, при одной — отдельная ванная с туалетом, выход на обустроенную крышу, газовое центральное отопление, кухня-столовая, совсем рядом — все удовольствия Кинг-стрит и Хаммерсмита

[1]

. Цену за квартиру заломили грабительскую. Но она бы ее купила, не вмешайся я вовремя. Запросто подписала бы все бумаги.

Продажами я зарабатываю на жизнь — помогаю сбывать дома, крошечные квартирки, очаровательные двухуровневые апартаменты, требующие косметического ремонта просторные квартиры на первом этаже с выходом в сад. Короче — и чтоб уж все вам стало окончательно ясно — я агент по недвижимости.

Работа агента никогда не была пределом моих мечтаний. Говорю это не в оправдание — я не стыжусь того, чем занимаюсь. Не то, что какие-нибудь вырожденцы Руперты или янтарноокие Аманды во флердоранжах. Собственно, у меня даже есть университетский диплом по специальности «политология и философия»: я окончил Университет Западного Мидлсекса, или, если вам милее точные наименования — мой друг Нодж настаивает на употреблении непременно

точных

наименований, — Технический колледж Стейнса.

Вы можете поинтересоваться, что вообще будущий агент по недвижимости делал в университете. Там ведь не читают курсов типа «Назначение и семантика мухлевания: умение впарить и частичное сокрытие истины. Введение». Нет, тому, что я знаю, ни в одном заведении научиться невозможно. Мое занятие скорее сродни искусству. Продать дом — это как симфонию написать.

И снова очередной вечер вторника на Голдхок-роуд. Я уговариваю уже пятую бутылку «Старопрамена» с намерением как следует нагрузиться и наконец-то расслабиться, но голова у меня по-прежнему абсолютно ясна. Желание напиться сегодня вечером — не каприз. Мне это действительно необходимо. Потому что сегодня я должен сказать им, что ухожу от них, что все кончено, что ничего хорошего у нас с ними не вышло, что я подло их бросаю.

Тони-Бриллиантовый, Нодж и Колин тут же, со мной, в пабе «Буш-Рейнджерс», мы все смотрим по телевизору футбол. В тот же телевизор, задрав головы, пялятся еще человек сто, по преимуществу мужчины. Лица у них покрыты грубым загаром испанских пляжей, сальные волосы коротко стрижены, усы белые от пивной пены. Одеты они в нейлоновые куртки и вареные джинсы, в ушах — золотые серьги, на ногах — поддельная спортивная обувь от лучших производителей, купленная на ближайшем рынке. Тут встретишь и кроссовки для серфингистов, и специальные, с ненужными дизайнерскими наворотами, для занятия бегом; найковские «эрмакс» соседствуют с «DMX-2000» от «Рибок». В пабе пахнет пивом «Фостерс-айс» и одеколоном «Линкс» после бритья. Мне запах нравится. Он очень домашний.

Из нас четверых — как мне хочется думать — один Колин выглядит типичным болельщиком. И дело не столько в одежде — на нем широкие длинные шорты, форменная фуфайка работника стадиона «Рейнджерс-Уоспс» и украшенная пивными подтеками ветровка — сколько в выражении лица, еще сохранившего вокруг рта следы подростковых прыщиков. На его лице написаны восторг, изумление, молитвенная сосредоточенность. В свои тридцать он чересчур серьезно относится ко всякой ерунде.

Для Колина больше, чем для любого из нас, значат эти моменты в толпе, вперившейся в зеленый прямоугольник газона, на котором играет в свои игры фортуна. Его лицо так и светится напряжением. На какую-то секунду он становится похож на пятилетнего ребенка — это когда Кевин Галлен умудряется, пробив по пустым воротам, изящно послать мяч на пятнадцать футов левее штанги. Личико Колина искажают боль и досада, словно кто-то предал его, намеренно причинил ему зло.

У него до сих пор вся спальня от пола до потолка обклеена плакатами «Куинз Парк Рейнджерс»