Сюжет повествования, в котором действуют люди, джинны, аль-самийа ("сумеречники", существа, в европейских легендах называемые эльфы), демоны и прочие нечеловеческие сущности. завивается вокруг истории халифата: в нем есть интриги, войны, мятежи, женитьбы, убийства, походы, любовные истории, смены династий, предательства, гаремы, красавицы, погони, любовь, стихи, шелка, аромат шаммамы… А среди всего этого действует главный герой: Тарик аль-Мансур("Победоносный"), сумеречник, связанный с престолом империи клятвой служения.
Это случилось во времена, когда невозможное оборачивалось возможным, сказки становились былью, а доблесть, честь и слава были не пустыми словами.
С тех пор прошли годы и годы, мир потускнел, прошлое забылось, слава развеялась, время стерло царства и народы с лица земли. Люди остались одни в мире, придумали ему новую историю и даже решили, что ни рядом с ними, ни под ними, ни над ними нет и не было никого — вы только подумайте, до чего дошел людской род в измышлении чуши!
Потомки забыли деяния своих предков, а те, что сохранили в памяти, назвали враками и небылицами.
Тем не менее, все, рассказанное здесь, случилось — в тех землях и в те времена, когда невозможное еще оборачивалось возможным, а люди еще не говорили о мире, в котором соседствовали с множеством других народов, как о наполовину наполненном водой стакане, который фокусник перевернул ладонью на базаре.
Они точно знали, что у них есть соседи, и были более чем уверены, что не все соседи желают жить с ними в мире. Именно об этих временах, об этих людях, и об этих соседях мы поведем наш рассказ.
-1-
Ночь договора
Мадинат-аль-Заура, 402 год аята
…- Это действительно так, Яхья?! Скажи, что это не так!
Аммар ибн Амир чувствовал, что у него темнеет в глазах.
Между тем в Львином дворе беззаботно плескался фонтан, в мраморной чаше под солнечными лучами горела и умирала вода, и даже тройные шелковые занавеси, отделявшие двор от внутренних комнат, не могли усмирить ослепительный белый свет, колыхавшийся над полированными плитами пола.
Между тем Яхья ибн Саид сохранял спокойствие. Он еще раз поклонился, коснувшись лбом ковра:
Ночь первая
…В двери, видимо, снова ударил камень — бронза глухо звякнула в ответ. Снаружи донеслись визг, вой и хохот. Аммару стало интересно, кто празднует попущение Всевышнего во дворе Звездочета. У взбешенного самийа наверняка подобралась многочисленная свита. Впрочем, если они кидаются камнями в двери масджид, во дворе Старой Ивы тоже резвится нечисть.
Все правильно: позади — покрытые знаками отсечения пути стены укреплений, справа — дом Яхъи, слева — Новый фонтан, впереди — выход из масджид. Четыре ступени вниз, а дальше — восемнадцать зира коридора между каменных стен. И еще две ступени — спуск во двор Старой Ивы. За ним снова стены, опечатанные магами, и арка ворот — тоже облепленная колдовскими бумажками, — выходящих на Двор Приемов. Еще восемь ступеней вниз, на которых сейчас дрожит от ужаса стража. Впрочем, тем, кто несет дозор на стене за масджид, тоже сейчас несладко. И им как раз видно все, что происходит и на Дворе Звездочета, и на Дворе Ивы — со стен обе площадки, уступами следующие друг за другом, просматриваются как на ладони.
— Амма-а-ар… — ласково позвали с той стороны. — Ты так боишься меня?
Как и предупреждал аураннец, от мягкого голоса его отделяли три печати Али: над брозовыми двойными дверями входа в масджид, перед четырьмя ступенями лестницы не по росту человеку — и перед входом в каменный коридор. Трижды разделенный письменами куфи круг, и в каждой из частей свернувшаяся каменная вязь повторяла: Али, Али, Али. Отсекаю путь всякой злой воле, и всякому злому намерению, и всякому волшебству я отсекаю путь — да совершится здесь лишь воля Всевышнего.
Нерегиль бесился у первой черты.
Ночь вторая
…- Амма-ар! — голос самийа истекал ядом и насмешкой. — Ну же, неужели ты так и не выйдешь к нам?
Кто такие «мы», Аммар даже не хотел представлять. Судя по звукам, за дверями клубилось иблис знает что. Впрочем, нерегиль прав. Нужно выйти наружу.
Голос самийа хлестнул, зло и жестко:
— Выходи, смертный наглец!
Аммар толкнул двери и шагнул на порог.
Ночь третья
…Все-таки странно, о какой чуши может думать временами человек. Сейчас Аммар, сидя на ступеньках под Камнем, задавался вопросом: откуда самийа раздобыл флейту?
Дудочка насвистывала что-то убаюкивающее и грустное — как колыбельная нежеланному ребенку. Спи, малютка, закрой глазки, не проснешься ты с утра, я сложу тебе в могилку дудочку из серебра; не ходи ты больше к маме, оставайся за окном, нет у мамы больше ляли, утащило ветерком.
Вздыхающая мелодия словно бы водила пальчиком вдоль спинного хребта, посылая по коже мурашки. Ааххх, зашептали тростники напоследок, — и флейта умолкла.
Перед закрытыми дверями стояла плошка с маслом. Фитилек задиристо торчал вверх, огонек прыгал в блюдце света. Аммар пошевелился, и вместе с ним задвигалась его тень на бронзовых створках.
Петли скрипнули, в раздвинувшуюся щель просунулась бледная светящаяся рука и начала нашаривать задвинутый засов. Пока цепкие пальцы нащупывали скобы и подталкивали неподатливую деревяшку, Аммар успел рассмотреть оголившееся под съехавшим вниз рукавом запястье. Оно взаправду было располосовано уже побледневшими, но еще розовыми, как крысиный хвост, шрамами. Причем изрезано оно было и вдоль, и поперек. Ну да, сначала он вскрывал вены неправильно и почем зря раскромсал сухожилия. Зато в следующий раз самийа сделал все по науке и даже нашел подходящую мелкую заводь с теплой водичкой. Яхья говорил, что хватились они его слишком поздно: вокруг уже все плавало в кровище. Еще он говорил, что выжить нерегиль не мог — из черного недельного беспамятства его кто-то вытолкнул. Впрочем, почему «кто-то»? Самийа метался в бреду и закрывал руками лицо, пытаясь скрыться от взгляда, который жег его сквозь ладони и сомкнутые веки, и даже в ночной тьме обморока заставлял скулить и шептать несвязные оправдания. Очнувшись, он сказал Яхье, что у ангела смерти на лице нет глаз — он смотрит крыльями, и глаз на них десятки. Потом две недели молчал. Шел, не глядя по сторонам, время от времени спотыкаясь и шлепаясь в дорожную пыль — но не позволял к себе прикоснуться.
