Эта история началась очень давно — может быть, в начале века, а может быть, и ещё раньше. Во всяком случае, никого из участников и свидетелей её не осталось в живых, это я вам могу сказать совершенно точно.

Никто уже не расскажет о юной звезде провинциального цирка и ежевечернем празднике её появления над ареной; о великой и тайной любви воздушной гимнастки к бродячему фотографу; об интригах и ревности грозного мужа красавицы, пышноусого укротителя «уссурийских львов»; о смертельном прыжке, эффектно завершающем номер; о застрявшей в паутине растяжек трапеции; об уморительных кувырках и ужимках ковёрного клоуна, сумевшего-таки рассмешить и успокоить почтенную публику… Всё это лишь слухи, легенды и домыслы. Ни подтвердить, ни опровергнуть их — некому. Свидетелей нет.

Хозяин передвижного цирка синьор Пичелуччо и все пять акробатов его когда-то многочисленной труппы были расстреляны белополяками, усмотревшими (совершенно безосновательно) некий революционный намёк в разухабистом балаганном действе. Остальные же артисты умерли ещё раньше — кто от голода, кто от тифа, кто в боях за советскую власть или против оной.

Бывший муж Ангелины Ковальской-Смарагдовой Валентин Смарагдов (укротитель медведей и «уссурийских львов», правая рука синьора Пичелуччо), бросив беспомощную Ангелину, женился в четвёртый раз, ничуть не более удачно. Незадолго до революции он внезапно ушел из цирка, прихватив своих хищников и высудив у старого Пичелуччо половину отощавшей цирковой кассы, пытался основать собственную труппу, несколько раз прогорал, торговал тухлой медвежатиной и облезлыми львиными шкурами на одесском рынке и в конце концов сгинул бесследно в рядах белой эмиграции — не то где-то в Турции, не то на пути из Константинополя в Мадрид. Его четвёртая семья, потеряв кормильца, вернулась в родные Бешенковичи, что неподалёку от Витебска, благополучно пережила гражданскую войну, нэп, индустриализацию, ещё одну войну и период строительства развитого социализма, в естественные сроки оставляя свой след и фамилию бывшего укротителя на крестах и пирамидках Бешенковичского некрополя. Третье поколение Смарагдовых и даже кое-кто из второго поколения и поныне живы, но к нашей истории они никакого касательства не имеют.

«Только счастливые могут летать».

Неправда!

Ведь он летает…

Это трудно и страшно — летать над городом в такую ненастную, как сегодня, ночь, минуя смутные тени девятиэтажек, угадав их по редко освещённым окнам лестничных клеток, а чаще — по глубоким квадратным провалам в чуть подсвеченных облаках, рискуя задеть провода, косо идущие вниз. Это трудно и страшно, и в этом нет никакой романтики; а сентябрь на исходе, и ночи всё холоднее… Но каждую ночь Леонид Левитов заставляет себя летать.

Вечерами он слоняется по квартире, пока Люся проверяет свои тетрадки по две-три стопы каждый вечер. Иногда, закончив проверять, она затевает стирку, и это особенно невыносимо: ведь он не может просто взять и полететь, он ей сотни раз это объяснял. Ему надо сосредоточиться, нацелиться на полёт, победить страх, наконец! Подготовка займёт не менее часа, а стирка кончается, как правило, в два часа ночи — значит, выспаться после полёта опять не удастся. И он слоняется по квартире, громко звеня ключами, открывает окно на кухне и, шумно вздохнув, закрывает окно, листает, не глядя в неё, какую-то толстую книгу и снова звенит ключами. Наконец Люся просит его развесить бельё на балконе (и на кухне, между прочим, тоже — опять будет капать и отвлекать!); наконец они садятся пить чай (в два часа ночи!); наконец он раздвигает диван, достаёт из ящика постель, истово взбивает подушки.