ШАЙТАНКУЛЬ — ЧЁРТОВО ОЗЕРО

Спокойно и величаво прощался день с жёлто-бурой равниной, раскинувшейся на сотни вёрст вокруг дикими ковылями и полынью, перекати-полем и типчаком, уходя вместе с малиновым солнцем дальше на запад, к древнему Каспийскому морю. А с запада налетал неприкаянный ветер, бродивший весь день по безмолвным степям; с тонким шаманским подвыванием он спешил на восток, чтобы там, за сибирской тайгой, на самом краю света встретиться с новым днём, соединиться с упругими и грозными океанскими своими братьями.

Степное плато с проплешинами солончаков, похожее на огромное алюминиевое блюдо для бешбармака, погрузилось в дрёму. Так тихо было вокруг, что, казалось, это не Земля — голубая и зелёная, а какая-то чужая, безжизненная планета, и нет на ней ничего, кроме седой пыли и серых камней. И только старый мудрый кобчик, в бреющем полёте зависший над этим дремотным пространством, знал, что весенняя степь полна своей, пусть неспешной и неприметной новому глазу, жизнью. О том, что степь живёт, напоминали многочисленные ручейки сайгачьих стёжек, плоские сопочки, продырявленные норками сурков и сусликов. Где-то рядом есть и вода, потому что светло-сиреневое закатное небо разрезал острыми крыльями стремительный стриж, скрывшийся за сопкой на горизонте.

Кобчик, несколько раз лениво взмахнув крыльями, приземлился на высокий гранитный валун, отполированный до блеска вековыми ветрами и дождями. Степной орёл устал от старости и голода и не мог уже подолгу кружить в небе, выслеживая добычу. Но и гранитный валун был хорошим наблюдательным пунктом, с которого можно подкараулить зазевавшуюся полёвку. Кобчик сидел на камне, напоминавшем половецкую каменную бабу, к которой тысячу лет назад сносили свои жертвы воинственные язычники. Он равнодушно склонил голову набок, почти уронив её на крыло, и, казалось, ничто вокруг не интересовало его. Но вот он встрепенулся, взлетел, набрав высоту, камнем бросился вниз. Слабо пискнув, затрепетала в его ещё сильных когтях полевая мышь.

Но разве полёвка — пища, способная налить силой его крылья? Солнце раскалённым тёмно-малиновым диском уже скатывалось по склону горбатой сопки на западе, и на другую добычу кобчику вряд ли сегодня можно было рассчитывать. Полуголодные дни весной у него случались всё чаще и чаще. А это означало, что недолго ему осталось сторожить дикую степь, может быть, одно нынешнее лето, и как только с плачем и курлыканьем проплывут с севера на юг по осеннему небу журавлиные клинья, косяки болотных уток, вереницы вольных гусей, он поднимется высоко-высоко в дорогую сердцу синеву, окинет влажным от прощания взглядом бескрайние просторы, сложит крылья и безмолвно падёт грудью на острые камни. Нет, он не будет ждать мучительной смерти от голода, ему, гордому степному орлу, не пристало днями караулить такую мелкую добычу, как мышь, уподобившись вонючему корсаку, а за быстроногими зайцами да шустрыми тушканчиками он уже не охотник.

Почистив окровавленный клюв о перья, старый кобчик лениво оттолкнулся от земли и медленно полетел на закат, туда, куда молодо и беспечно недавно пронёсся стриж. За сопкой, похожей на лежащую среди степи огромную одногорбую верблюдицу, раскинулось озеро: даже с высоты полёта кобчика неясно просматривался противоположный его берег. Кобчик всю жизнь провёл неподалёку от этого водоёма, привлекавшего к себе много зверья и птицы.