Убийца, тщетно пытающийся замести следы своего преступления, бродяга, счастливый тем, что забыл свое родство, кровавый диктатор, оказавшийся на операционном столе репрессированного им же хирурга, всемирно известная писательница, медленно превращающаяся в кошку, младенец и мать, переживающая жестокую послеродовую депрессию, шестьдесят шесть повизгивающих, осоловевших от похоти корпоративных бонзы, геймер-нелюдим, обеспокоенный судьбой выкинутой из окна второго этажа серой мыши, деспотичный викторианский фабрикант, одержимый идеей таксидермии, и другие — герои нового сборника, в который вошли 17 рассказов яркого английского писателя Мишеля Фейбера.
Фейбер помещает своих героев на край вещей — будь то общество, душевное равновесие, разум, взаимоотношения или сама реальность. Оттуда писатель указывает героям в неопределенном направлении и подталкивает в спину — шагай. Кто-то дойдет до конца, иные упадут; следить с интересом мы будем за всеми.
Перевод Сергея Ильина.
Прибежище
I
Я просыпаюсь, с трудом промаргиваюсь, глядя в небо, и первое, что вспоминаю, — жена не сможет меня простить. Теперь уже никогда, навеки.
А затем вспоминаю, что жены-то у меня больше и нет.
И лежу я не дома, а на дне лестничного колодца — тридцать бетонных ступенек вниз от уличной мостовой — в городе, стоящем далеко от моего дома. Мой дом — это прошлое, а я должен жить настоящим.
Я лежу на мягкой груде мешков для мусора и, похоже, весь покрыт какой-то дрянью. Она везде — на моем потрепанном дождевике, на обмахрившихся рукавах джемпера и на брюках тоже. Я принюхиваюсь, пытаясь понять, что это, однако так ничего и не понимаю.
Странно, что я не заметил ее вчера, когда осматривался здесь, устраиваясь на ночь. А, ладно, было темно, я отчаянно нуждался в ночлеге, тем более, что с двух мест меня уже успели согнать. Но я помню, как заползал на этот мусор, осторожно ощупывая мешки и думая, что более мягкой и сухой постели мне не найти. Может быть, грязь просочилась сквозь них попозже, под нажимом моего тела.
II
В Прибежище я еще не заглядывал — ну, во всяком случае, не был внутри. Мимо-то я проходил много раз и как найти его, знаю точно. Оно стоит в той части города, где расположены прогоревшие предприятия и заброшенные железнодорожные станции, в опутанных проржавевшей колючей проволокой кварталах — там все обречено вечно ждать, когда его переделают во что-нибудь новенькое. Прибежище — единственное в тех местах здание, в окнах которого загорается свет.
Конечно, я нередко гадал, что там внутри, отрицать не стану. Но всегда переходил на другую сторону улицы и убыстрял шаги, чтобы не задерживаться тут, утаскивал сам себя подальше, точно тело мое было псом на поводке.
Однако сегодня сил на то, чтобы сопротивляться, у меня нет. Мокрый, измученный, с собственным моим именем, крупно написанным на груди, я перехожу улицу, приближаясь к большому серому дому.
Прибежище походит на помесь склада со школой, — выстроенное в старомодном стиле здание с каменным фасадом в несколько акров и десятками одинаковых окон, оранжевых либо черных. В геометрическом центре его расположен лепной парадный вход с девизом на портале. «GIB MIR DEINE ARME
[1]
», говорят его тускло-радужные, из железа кованые буквы.
Прежде, чем окончательно принять решение, я какое-то время мешкаю, — вдруг дождь да и прекратится. Прохожу вдоль всего фасада в надежде увидеть, что там, за зданием, однако щели, отделяющие Прибежище от соседних домов, слишком узки. Я вытягиваю шею, стараясь заглянуть в одно из окон, — ну, во всяком случае, мне кажется, будто я ее вытягиваю. Я знаю, на самом-то деле, шею вытянуть невозможно, и сколько бы мы ни тужились, рост наш останется неизменным. Но это не мешает мне выпячивать, на дурной манер, подбородок.
Возвращение Энди
Веки его затрепетали, приоткрылись, и он с большим удивлением обнаружил, что пока еще жив.
Если он что-то и думал о себе в последние пять лет, то лишь одно: я умер. Временами он выглядывал во внешний мир, используя для этого нечленораздельного, визгливого идиота, которого ходивший за ним персонал называл «Энди».
Однако, когда он сегодня посетил голову идиота, чтобы посмотреть — как оно там, снаружи, — вдруг выяснилось, что сам он живей живого. С ума можно сойти.
Он сел и мгновенно понял — на нем больничная пижама.
— С добрым утром, Энди! — произнес лежавший на соседней койке старик.
